Динка прощается с детством

— Да что вы, барышня… плетенье-то какое, век будет служить! — Жук вскидывает корзинку, гнет плетеную ручку. — Знаешь Матюшкиных? — тихо шепчет он. — Укажи… Недорого, барышня. Берите, не пожалеете! — громко кричит он, делая неуловимое движение бровями, но в глазах Динки смятение, испуг.

— Нельзя сейчас… схватят, убьют… — шепчет она побелевшими губами, машинально разглядывая на свет плетеное дно корзинки.

— Дура… — с досадой бормочет Жук. — Мне личность их надо узнать… Да берите, барышня, не пожалеете! Вот эту берите!.. Здесь они… Матюшкины? — чуть слышно шевеля губами, спрашивает он.

— Не знаю… Найду — стану рядом, — быстрым шепотом отвечает ему Динка, примеряя к руке корзинку.

— Ладно, плати деньги… Ну, так и быть, барышня! — громко говорит Жук, разрывая зубами узел веревки и передавая ей корзинку. — Берите!

— Вот, получай деньги! — порывшись в кармане, говорит Динка и сует ему в руку пустую ладонь.

— Спасибо, барышня! — Жук осторожно сжимает ее пальцы, глаза его теплеют. — Иди… не бойся… Мы друг дружку не знаем. Мне только личность укажи, почти ласково шепчет он и, перекинув через плечо свой товар, смешивается с базарной толпой.

— Вот покупайте кошелки, зеленые, плетеные… — доносится до Динки его зычный голос.

Но где же Матюшкины? Где их искать? Они, конечно, на возу, с лошадью. А может, вовсе не приехали сегодня…

Динка медленно направляется к возам. Около воза с поросятами торгуется Марьяна со старухой в темном очипке. Динка обходит их стороной и внимательно оглядывает возы с сеном. Нет, не то, не они… Последние возы с дровами. Запах смолистого свежесрезанного дерева бросается ей в нос. Около аккуратно сложенных на телеге березовых поленьев мелькает лицо панского приказчика Павлухи. Из-под козырька новой фуражки блестят его мышиные, бегающие глаза. Сердце Динки сильно бьется. Они! Матюшкины! Оба брата… Рыжие, с тараканьими усами, похожие как две капли воды, только у Семена чуть вдавленный нос, а у Федора лицо, тронутое оспой. Они стоят около свежих, только что срезанных и расколотых поленьев березы. Эти срезы еще сочатся на солнце, истекают соком, как слезами. В глазах Динки встает панский лес и голые пни, а на траве свежие щепки…

«Убийцы… они губят все живое…» — с негодованием думает Динка. В глаза ей бросается кривое полено березы, ей кажется, она узнает его белую кору… свою любимую березку-кривульку. Она протягивает к нему руку и отступает назад.

— Что, барышня, дровишек требуется? — спрашивает ее чей-то угодливый голос.

Она поднимает глаза… Павлуха.

— Да… надо бы… — хрипло выдавливает она из себя первые попавшиеся слова и, откачнувшись назад, с ужасом смотрит на широкую, как лопата, руку Федора, поглаживающую кору березы: на потной коже этой руки между рыжими волосами темные пятна… Эти пятна запеклись и въелись в нее, как кровь… кровь Якова.

Сердце Динки бьется судорожными толчками, ненависть, гнев и отвращение душат ей горло; она прижимает к груди корзинку и, словно разглядывая что-то на дне ее, опускает глаза.

— Дровишки что надо, барышня! Одна береза. Можем и отвезти до вас, если сторгуемся! — говорит Семен Матюшкин, выглядывая из-за плеча брата.

— Это барышня с хутора. Они, верно, с мамашенькой приехали! — заискивающе поясняет Павлуха.

— Да… я скажу маме… — глухо выдавливает из себя Динка и, отвернувшись в сторону, медленно поднимает глаза.

Тревожные, темные, как ночь, и блестящие, как ночные огни, из толпы прямо в упор смотрят на нее глаза Жука.

— Отходи… отходи… — быстрым, неуловимым движением приказывают ей эти глаза.

И Динка отходит, не сказав ни слова, не оглянувшись. Отходит она в толпу, унося с собой жгучую накипь ненависти, злобы, гнева и бессилия. О люди, люди! Если кто-нибудь из вас хоть однажды стоял лицом к лицу со своим смертельным врагом и не смог броситься на него, вцепиться руками в ненавистное горло, рвать и топтать его ногами, тот понимает, что чувствует Динка, несчастная, захлебнувшаяся от ненависти Динка.

«Мы друг дружку не знаем», — сказал ей Жук, но сейчас он забыл эти слова, он идет с ней рядом, волоча за собой свои зеленые кошелки, и жаркие глаза его направляют каждый ее шаг, словно хотят перелить в нее всю силу и мужество своей души.

— Спугалась… оробела. Это пройдет. Слышь, пройдет. Ну, хошь, убью? Сейчас убью! — шепчет он, наклоняясь к самому уху Динки, и знакомая оскаленная улыбка трогает его губы.

— Нет-нет! Не смей! — вцепляется в него Динка. — Вон бричка. Я поеду домой. Прощай!..

Жук отвязывает от забора вожжи и, когда бричка, тарахтя колесами, отъезжает, долго смотрит ей вслед.

Дважды заслужили у него смерть братья Матюшкины; за Иоськиного отца и за студента, которого убили на Ирнене. И трижды заслужили они ее — вот за эту девчонку, за ее помертвевшее лицо и застывшие синими льдинками глаза… Не забудет им этого Жук.

* * *