Динка прощается с детством

— Да, я думал… Простите меня. Я хотел попросить у вашей сестры что-нибудь на память. Я знаю, меня убьют… Но это не имеет никакого значения. Только я хотел… мне легче было бы… умирать, — быстро и сбивчиво заговорил он, глядя на Динку глубокими, как синие озерца, умоляющими глазами.

— Да-да, конечно… — сказала Динка. — Я сейчас…

Она вбежала в комнату, быстро, один за другим, выдвинула ящики комода, потом, махнув рукой, бросилась к туалетному столику, открыла шкатулку, где Мышка хранила Васины письма, маленькие, заветные вещицы… Выбросив на стол конверты и исписанные Васиным почерком листочки, она вытащила со дна шкатулки черную бархотку, которую Мышка иногда носила на шее, задумчиво подержала ее в руках, потом снова порылась в сестриной шкатулке, нашла флакончик духов с тоненькой стеклянной палочкой внутри — последний подарок Васи — и, обрызгав духами бархотку, выбежала на террасу.

— Миша… — сказала она, нежно улыбаясь и протягивая на ладони благоухающую эссенцией ландыша бархотку. — Сестра очень хотела попрощаться с вами сама. Но на всякий случай она просила передать вам вот это…

Бедный Голубь, не веря своему счастью, с трепетом поднес к губам дорогой подарок; длинные ресницы его дрожали, из-под них медленно сползали крупные слезы.

Динка порывисто обняла его за шею, стерла ладонью слезы и, щедрая в глубокой жалости к этому беспомощному ребенку, торжественно сказала:

— Сестра просила вам передать, что отныне в самом жарком бою она всегда будет вашим ангелом-хранителем… — Динка сама не знала, почему ей пришло в голову это утешение, но слова ее сделали чудо.

— Я ничего не боюсь теперь! Скажите вашей сестре, что я счастлив… умереть с ее именем! И еще… у меня нет слов, которыми я мог бы поблагодарить ее… — прижимая к груди руку с бархоткой и сияя счастливыми глазами, сказал Миша. Динка еще раз обняла его.

— Прощайте, — сказала она с неизъяснимой горечью в сердце. — Вы вернетесь… Сестра хотела, чтобы вы вернулись, — сказала она, не веря в его возвращение.

«Пуля ищет малодушного», — почему-то мелькнуло в ее голове вместе с глубокой жалостью к этому беспомощному ребенку, никогда не знавшему ласки.

— Бедный Голубь… Бедный Голубь, — шептала она, глядя вслед удалявшемуся юноше.

Но Голубь не был сейчас бедным, он даже не был голубем, он нес в своем голубином сердце огромное счастье, такое неожиданное и непостижимое, что силы его вдруг окрепли, плечи распрямились и широко открытые глаза смело глядели вперед! Миша Жиронкин был готов на смерть, на подвиг, на любой подвиг во имя любви!

Глава двадцать шестая ОБЪЯСНЕНИЕ

Прочитав телеграмму Марины, Леня решительно сказал:

— Надо ехать. Давай собираться, Макака!

Он выволок на середину комнаты старый, потертый чемодан, отобрал белье, которое возьмет с собой, вынул из двойного дна брошюрку Ленина.

— Не бери с собой ничего такого, за что могут арестовать, — испугалась Динка.

— Да… конечно, мало ли что может быть в дороге, — хмуро сказал Леня, откладывая брошюрку.

— Оставь мне, я тоже хочу почитать! — попросила Динка.

— Хорошо, только, смотри, осторожней, на день прячь в дупло.

Они снова занялись укладкой. Кое-что пришлось постирать, кое-где не хватало пуговиц. Работая, каждый потихоньку вздыхал, думая об отце.

— Только бы не то, что у Кости… — говорила Динка.

— Ну нет! Костя жил в обледенелой избе. Я думаю, скорей брюшной тиф… это, кажется, часто бывает в тюрьмах, — предполагал Леня.

— А как же ты поедешь, Лень? Ведь у тебя нет денег, а Мышка только завтра получит! — всполошилась Динка.

— Ax да! — вдруг вспомнил Леня и, запустив пальцы в боковой карман гимнастерки, вытащил пачку денег. — Вот! Тут и на поездку, и вам с Мышкой на хозяйство!

— Где ты взял? — всплеснула руками Динка.

— Ну, где? Все там же… Я, конечно, ничего не говорил. Это Степан Никанорович…

— Отец Андрея?

— Ну да. Он сам поставил вопрос обо мне. И про маму спросил, какие от нее вести. Ну, я сказал: так и так, вестей нет, беспокоимся… А Боженко и говорит: «Придется дать ему еще одно поручение. Пошлем его на помощь Марине Леонидовне, женщина она энергичная, но там ей приходится тяжело». Ну, и решили, а Степан Никанорович говорит: «У него сестренки одни остаются, ну, да мой Андрей лишний раз навестит…»

— Да? Так и сказал? — удивилась Динка; ей всегда казалось, что отец Андрея недолюбливает ее.

Леня криво улыбнулся и с раздражением сказал:

— Что, обрадовалась? Обрадовалась, что я уезжаю, а твой Хохолок будет приезжать?!

Динка, вспыхнув от обиды, посмотрела ему прямо в глаза.

— Это уже не первый раз… Говори сейчас же, что это значит! Почему ты придираешься к Хохолку? Что он тебе сделал?

Леня засунул руки в карманы и сел, вытянув длинные ноги, на лице его появилось злое и упрямое выражение.

— Андрей ничего не сделал мне, но я ненавижу его приезды, — сказал он с закипающим раздражением. — Я ненавижу его велосипед, на котором вы уезжаете вместе на целые часы. Пусть лучше он не является сюда со своим велосипедом! — в мальчишеской запальчивости выкрикнул Леня.