Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса

Я подумал было собрать палатку, чтобы заняться хоть чем-то, но быстро передумал, решив, что у меня есть еще пять часов или около того до окончания соло в полдень и я не хочу оказаться без укрытия в случае дождя. Хоть день был ясным и теплым, в горах стояла весна, невозможно было предсказать погоду. Я сидел и смотрел на гору, которая удалилась от меня со вчерашнего вечера. Ощущение странной близости несколько отступило, хотя я все равно приглушенно ощущал его. Это чувство было настоящим. Иначе и быть не могло: едва ли можно чувствовать то, чего не чувствуешь. Я изо всех сил пытался подобрать похожие переживания из прошлого. Единственное, что это напоминает, думал я, так это ощущение из детства, когда при высокой температуре казалось, что мир давит на меня и что каждый услышанный звук – это акт прямого и непосредственного общения со мной. Закрывающаяся дверь где-то в доме, скрип половицы, спуск воды в туалете, отдаленный звук разговора моих родителей – но не сами слова, которые были тут совершенно не важны, – все говорило со мной напрямую, передавая срочное и настойчивое сообщение. Однако я не мог раскодировать этот шифр. Мое переживание напоминало забытье, но в то же время было почти невыносимо интенсивно. Я боялся, что могу полностью раствориться под давлением этого натиска зашифрованных смыслов. Все вдруг обретало абсолютное значение, настоятельно резонировало в унисон собственной уникальной бытийности. Это было переживание в равной степени ужаса и восторга.

То, что я испытал вчера вечером, было другим – менее интенсивным и не столь настойчивым, и, конечно же, не было лихорадочным, но казалось, что это чувство возникло оттуда же – где-то на границе разрыва между мной и миром. Интересно, не это ли имел в виду Фрейд, когда говорил в книге «Недовольство культурой» об «океаническом чувстве» – о переживании вечного, беспредельного, безграничного? В себе Фрейд не нашел подобного ощущения, равно как и способности испытывать его, но это не помешало ему осветить тему довольно подробно, основываясь на описаниях своего друга, французского писателя Ромена Роллана. Он рассказал психоаналитику, что постоянно испытывает это чувство, которое, как писал Фрейд, «есть чисто субъективный факт, а не предмет веры; при том, что с ним не связана никакая гарантия личного бессмертия, оно являлось источником религиозной энергии, которая улавливалась различными церквями и религиозными системами, направлялась по своим каналам и, несомненно, ими потреблялась. Только на основании этого океанического чувства человек имеет право называть себя религиозным, даже если он отвергает всякую веру и всякую иллюзию». Сам Фрейд не соглашался с Ролланом в том, что океаническое чувство – источник всех религиозных чувств. Мой опыт нельзя было описать как религиозный или даже духовный. В этом не было ничего магического, скорее, это было озарение о бытии живого мира.

В последние несколько лет я время от времени практиковал медитацию, и хотя моментов повышенной осознанности и благости мне, если честно, удавалось достигать все реже, иногда у меня получалось погрузиться в чувственный опыт звука. Он на какое-то время освобождал меня от неотступного диктата собственного внутреннего мира, рождая что-то вроде фрейдовского океанического чувства. И вот, сидя перед своей палаткой, я закрыл глаза и замедлил дыхание, стараясь сосредоточиться на ощущении воздуха, наполняющего мои легкие и покидающего их, настраиваясь на различные звуки дикой природы – далекий восторженный крик чибиса, металлический писк пролетающего комара, шепот реки, бесконечно заявляющей о своих правах, – как вдруг из ниоткуда мир был убит, уничтожен чудовищным разрывом в небе. Это был самый громкий звук, который я когда-либо слышал, хотя я скорее почувствовал его, нежели услышал: настоящая физическая сила, насилие с небес. Я открыл глаза и увидел низко над рекой – триста футов, двести, сто – реактивный самолет, несущийся ко мне на чудовищной скорости, и воображение тут же нарисовало мне единственный возможный исход – немедленное и полное уничтожение. Я увидел одинокую фигуру пилота в кабине, равнодушное забрало шлема, и я понял, что меня видели. Я услышал свой вой, скорее от восторга, чем от ужаса, а затем чудовищное видение исчезло, взмыв от воды в небо, вверх, прочь из долины, оставив только пульсирующее эхо раны рассеченного им воздуха. Я понял, что эта сцена или что-то в этом роде снились мне много раз – вой самолета, снижающегося на город, в каньон или на воду. Но в этих снах самолет всегда был коммерческим лайнером и я всегда был внутри – одинокий и застывший в ужасе, наблюдающий, как земля летит мне навстречу, огромная реальность надвигающейся смерти. Теперь я стоял на ногах, смотрел в небо, и мне казалось, что я очутился за пределами своего повторяющегося сна. Я не мог сдержать смеха, а руки дрожали, и я чувствовал себя совершенно живым и был почти физически охвачен восторгом благодарности, хотя не имел никакого преставления о том, кому или чему я мог быть благодарен.