Динуар

Закончив, Линда вытерла лоб рукавом. Огромные пуговицы грозно смотрели на подозреваемого. Кравитц уставился в чашку, любезно оставленную Брютсом, будто надеялся отыскать спасение на дне колодца. Черная вода призывно колыхается в полярном свете. Стоит только нырнуть и…

– Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Возможно, вам нет дела до чужого отпрыска бывшей, – она принялась собирать бумаги и в беспорядке засовывала их в сумку. – Тогда я, пожалуй, пойду. Не покидайте город на время судебного процесса.

Она сделает это, даже если не хочет. Из одних только стервозности и упорства. И не важно, какой сукой она будет чувствовать себя потом. Это называется переть на принцип.

«А я был прав, м? Такое и в кошмарном сне не приснится», – весело подмигнул из отражения Брютс. Ленни поднял голову от чашки. Дитлинде Дросс собиралась с видом беззаботной секретарши.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты конченая мразь?

– Бывший муж во время развода, – она кокетливо улыбнулась, намереваясь уйти. Уйти и не вернуться.

– Линда, подожди, – попросил сыщик. Так просят на хлеб те, кому действительно надо.

Женщина в нелепом клетчатом платье внимательно смотрела на него. Он сломался. Она видела это в его глазах.

– Я расскажу все.

Про Дракса, Хопса, Шилдса, кого угодно. Про преступные разборки, нелегальные ставки и все, что придет в голову. Про то, как избил чувака в приемной, сжег Бэнкса и взорвал потолок большого босса. Про Демпса с его штурмовой бригадой, про нищего в переулке. Все преступления под небом Динаполиса, о которых знал, слышал или просто догадывался. Всё, что могло иметь какой-нибудь смысл.

Лицо спецагента Дросс стало мрачным, а взгляд тяжелым, будто все маски схлынули разом, оставив только ее суть. Ничто. Больше всего Ленни боялся, что она рассмеется ему в глаза. «Теперь мне это не интересно. Я просто хочу, чтобы ты страдал», – ответит конченая мразь, и всё будет кончено.

Она наклонилась, уперев руки в стол, точно паучиха, готовая броситься на добычу.

– Будьте добры, мистер Кравитц, расскажите мне, что вы знаете о «Дыре».

Красный узор паутиной расползался по ее белому платью. Ее медовый голос был полон горького яда.

Шкатулка с секретом

                                                                       07/30 Μο

Беспокойные тени в коридоре, темная полоса под дверью, темнота за узорами стекла. Ленни осторожно шебаршил проволокой в замке. Единственная вещь, которую можно вернуть… Донни-Донни, что же ты наделал, старинный друг? Сыщик легко справился с задачей. Офис «Kravitz Investigations» казался наполненным тревожной ночной тишиной. Здесь он душил сутенера в лаковых туфлях. А здесь рухнул, как подстреленный слон. Дорогие ботинки Элмора наступили на вмятину в паркете. Ленни толкнул следующую дверь, и та с протяжным скрипом отворилась. Будто саксофон из виктролы. Кабинет Донатаса Патрика Шилдса лежал перед ним почти таким же, каким он его покинул. «Шляпу верни», – распорядился мистер Хопс. Единственная вещь, которую можно вернуть, это та, которая тебе не принадлежала. Кравитц аккуратно повесил федору на место. «Твоя?» – спросил он тогда. – «Из клиентов кто-то забыл». Почти что правда. Кравитц вернул федору туда, где Тони Хопс ее оставил. Холодный свет города тонул в молчаливой темноте.

«Не все из действующих лиц были с тобой честны», – сказал Шилдс.

Сыщик не торопясь обошел комнату. Скрытые панели, тайники в половицах, маленькие секреты волшебной шкатулки, в которую друг превратил его кабинет. Он обшарил всё: заначки были обескураживающе пусты. Самый умный за’ар в комнате будто бы издевался издалека.

Это мы еще поглядим.

В китайском шкафу за запертым стеклом стояли украшенные яйца. Ленни прищурился на свое отражение поверх побрякушек, и оно моргнуло в ответ. «Шагом марш, и докажите мне, что у вас есть яйца, салаги!» – орет сержант Праймс, мужик был просто помешан на теме гениталий. «Можно мне, сэр», – застенчиво поднимает руку Шилдс, и когда разъяренная рожа нависает над его смущенной физиономией, изящным жестом достает из воздуха яйцо. «Вот оно, сэр», – говорит Умник, и парни затаив дыхание следят за ним: они знают, что все не может быть так просто.

«И это всё, на что ты способен, рядовой?!» – спрашивает Праймс, и брызги слюны летят во все стороны. Донни вздергивает бровь и подносит руку к губам. Изящные пальцы замирают в причудливом пассе. Он не здесь, он на карнавале, под шатром, до отказа забитым публикой. Донни набирает в грудь воздуха и резко дует. Скорлупа соскальзывает на пол. Он демонстрирует обнаженное яйцо зрителям, а затем резким движением глотает. Но яйцо слишком большое. Он хрипит, кашляет, колотит себя в грудь, кажется, синеет. И когда даже на лице Праймса появляется что-то похожее на испуг, Шилдс выпрямляется. Он широко раскрывает рот, и оттуда пронзительно желтым пятном выпархивает цыпленок, хотя яйцо, разумеется, не куриное169. «Надеюсь, он не попадет под сигнал воздушной тревоги», – выдает Умник финальную шутку. Казарма стоит на ушах, сержант орет, но его никто не слушает.