Диоген

Другой пример. Широкое хождение в Греции имела эпиграмма, якобы представляющая собой надпись на гробнице ассирийского царя Сарданапала, сочиненную им самим. Эпитафия эта проникнута гедонизмом:

Все, что съел я на пиршествах, все, чем уважил я похоть,

Стало моим; а иное богатство осталося втуне.

(Палатинская антология. IX. 497)

А вот как это переделал Кратет, изменив смысл фактически на противоположный:

Все, что усвоил я доброго, мысля и слушаясь Музы,

Стало моим; а иное богатство накапливать тщетно.

(Диоген Лаэртский. VI. 86)

Еще одна пародия — на сей раз на элегию мудреца, законодателя и поэта Солона. Последний начал свое стихотворение так:

Вас, славных чад Мнемосины и Олимпийского Зевса,

Муз-Пиерид[54] прошу: слышьте моленье мое!

Вот что мне дайте: счастье иметь от богов от блаженных,

Ну а от всех людей — добрую славу вовек,

Так жить, чтоб сладок друзьям я, а недругам горек казался,

Чтоб уважение тем, этим же ужас внушал.

Деньги желаю иметь, но если неправедна прибыль —

Нет, не хочу! А не то позже расплата грядет.

(Солон. Фрагмент 1 Diehl)

Весьма схожим образом начинает и Кратет — но быстро сводит всё опять же на «смягченный» кинизм.

Славные дочери Зевса-владыки и Мнесосины,

Музы Пиерии, к вам слово молитвы моей.

Пищу пошлите вы мне — не могу голодать постоянно.

Только без рабства: оно делает жалкою жизнь.

Буду полезен друзьям, льстить только им не учите…

Деньги же грех собирать, копить скарабею богатство.

Быть не хочу муравьем — только себе и себе.

Хочется праведным стать и такое добыть мне богатство,

Чтобы к добру привело, делая лучше людей.

Этого только б достичь, Гермесу и Музам пречистым

Жертв дорогих не свершу, делом святым отплачу^{172}.

Строками же, резюмирующими позицию автора, пожалуй, следует признать вот эти — в них тоже речь идет о «рабстве», и тут же становится ясно, какое именно рабство имеется в виду:

Те, кто не сломлен вконец жалким рабством у радостей жизни,

Чтут лишь царство одно — бессмертное царство свободы^{173}.

Каким же человеком был Кратет? «У него было прозвище Дверь-откройся за его обычай входить во всякий дом и начинать поучения» (Диоген Лаэртский. VI. 86). Казалось бы, перед нами сразу должен встать непривлекательный образ докучного незваного резонера, лезущего не в свои дела. Однако же перед современниками философа подобный образ отнюдь не вставал. Скорее наоборот, судя по указаниям других источников. «Когда Кратет заходил в любой дом, его там принимали с почетом и радушием. Поэтому он получил прозвище «Всех-дверей-открыватель» (Плутарх. Застольные беседы. 632е). Согласно еще одному свидетельству (Юлиан. Речи. VI. 201b), жители даже писали на своих дверях: «Открыто для Кратетова доброго духа».

Почему же такая бесцеремонность не только прощалась ему, но даже вроде бы ставилась в заслугу? Дело в том, как он общался с людьми — без малейшей доли Диогенова презрения. Об этом говорится в следующей цитате, которая, кстати, интересна еще и тем, что отражает некоторые черты внешности Кратета.

«Телесное уродство заставило его смеяться над своей хромоногостью и горбом. Он приходил в дома друзей, званый и незваный, примиряя близких друг с другом, когда замечал, что они в ссоре. Он упрекал, не причиняя боли, а тактично. Он не хотел, чтобы казалось, что он льстит тем, кого исправляет, а хотел приносить пользу как им, так и тем, кто его слушал» (Юлиан. Речи. VI. 201).