Дионис. Миф и культ

Но в будущем станет очевидным, что именно буйство жизненных сил взывало к смерти, поднимая из глубин мрака её демоном и её ужас, призывая их присоединиться к свершению великих изменений жизненного ритма.

Празднования в честь духов умерших, которые совпадают с началом весны, служат очередным тому доказательством. Если углубиться в исследование этих явлений, то все современные теории покажутся лишь детскими забавами, по сравнению с величием и серьёзностью феномена присутствия сил смерти во время пробуждения природы. Как и все древние представления, это — вечно. Поколению за поколением, вечно предстоит сызнова открывать для себя тайну единства расцвета жизненных сил и холодного дыхания смерти. Не стоит понимать это как предостережение или поучение, но это символизирует бесконечную природу порыва.

На заре своего существования, философия уже отражала понимание того, что смерть основана на природе самого бытия. Уже в самых древних источниках мы встречаем представление о смертности как покаяния и искупления. Подобное часто встречается и позже. Шеллинг писал: «Ничто, что существует или находиться в процессе становления, не может быть или стать чем-то без одновременного бытия и становления другого. И даже смерть одного творения природы — ничто иное, как покаяние за тот долг, который оно приняло на себя по отношению ко всей природе. Следовательно, в природе нет ничего первоначального, ничего абсолютного, ничего, что существовало бы само по себе». Поэт Кальдерон написал об этом так:

Ибо величайшим грехом человека есть то,

Что он был когда-то рожден.

(«Жизнь это сон»)

В этом случае, неразрывную связь жизни и смерти (не вопреки, а в силу того, что нечто обладает жизнью) наделяют весьма необычным значением. Тем не менее, сама идея остается неизменной со времен самых древних верований, зафиксированных в мифах культовых практиках. И она состоит главным образом в том, что смерть не стоит искать в конце существования. Она уже присутствует в каждом живом создании.

Опьянение произрастает из глубин самой жизни, которая становится непостижимой из-за наличия смерти. И из этих глубин произрастает и музыка — дионисийская музыка, которая переворачивает мир, где жизнь стала обыденной и привычной, а смерть — зловещей угрозой. Безумная дионисийская мелодия сметает обыденный мир. Вагнер писал: «Музыка устраняет цивилизацию, как дневной свет — пламя свечи». Из этой пропасти возникают и откровения, и экстаз. И это — не беспочвенное «возвышение за пределы себя» и не просто ясновиденье. Как может экстаз обладать творческим потенциалом, если он происходит из недостаточности? Бездна стихийного зияет своей чернотой и производит на свет страшное чудовище, способное одним лишь взглядом уничтожить всю обыденность повседневной жизни. И человек оказывается на пороге безумия. Хотя, на самом деле, он сам уже — часть этого безумия, даже если его собственное сумасшествие и стремление к разрушению остаются скрытыми. Он уже был вытолкнут из мира спокойствия и всего безопасного, предсказуемого и постоянного. Теперь он погружен в первичный хаос, в котором жизнь, окруженная и опьяненная смертью, подвергается вечным изменениям и обновлениям. Но самого бога не коснулся призрачный дух зияющей бездны. Он сам — чудовище, живущие в её глубинах. Его маска отражает двойственность близкого и дальнего, единство жизни и смерти. И божественный разум скрепляет противоречия воедино.

Ведь он — дикий, опьяняющий дух и все, что живет, что бурлит и пылает. В его силе преодолеть вечный раскол между собой и своей противоположностью.

С природой божества связанно и то, что все в нем воплощены все силы земли: плодородие, неисчерпаемый запас жизненных сил, а также разрывающая боль, ночная тьма и смерть. Он — дух экстатического безумия, который присутствует при каждом зачатии и рождении, но всегда готов пойти дальше, обернувшись разрушительной силой и смертью. Он — сама жизнь, которая во всем своем изобилии и силе неразрывно связанна со смертью.

Непостижимый мир Диониса называют миром безумия не просто так. Это мир, о котором говорил Шеллинг, упоминая «саморазрушительное безумие», которое «остается сердцем всем вещей; контролируемое лишь светом высшего разума и им же умиротворенное, оно — истинная сила природы и всего, что она порождает» (Die Weltalter).