Дипломатическая кухня

Не было тогда и религиозного фанатизма. По-моему, даже мечети в общежитии своей не было. Йеменцы и примкнувшие к ним малийцы время от времени устраивали на лужайке коллективные моления. Студенты из стран Северной Африки над ними добродушно посмеивались.

Теснее всех мы общались с палестинцами – Советский Союз для них был надеждой и опорой, и это отношение переносилось на нас. Хотя иногда они начинали нас доставать претензиями: «Почему СССР не дает арабским странам МИГи последней модели?» Причем говорилось это с нескрываемой и очень искренней обидой. Мы в дискуссию не вступали, как-то отшучивались. Хотя иногда подмывало сказать, что не в моделях МИГов дело, а в умении воевать. Но нам бы этого не простили.

Самым колоритным из палестинцев был Хоттаб. Ему было лет 25, но из-за окладистой черной бороды выглядел он старше. Был он невысоким и грузным (растолстел, лежа в госпитале после ранения, – его случайно подстрелили свои же во время перехода границы после боевой вылазки). Французский Хоттаба был, честно говоря, рудиментарным. Но это не мешало ему быть блестящим, артистичным рассказчиком. Слова в его рассказах лишь создавали канву. Брал Хоттаб непревзойденной мимикой – он не просто рассказывал, он создавал образы, жил ими. Он мог говорить, о чем в голову взбредет: о фильмах, книгах, случаях из жизни… Привирал при этом изрядно, но «какое же слово говорится, не прилгнувши». Когда он бывал у нас, послушать его рассказы приходили из других комнат, народу набивалось столько, что некоторым приходилось стоять.

Как-то раз я над ним не очень хорошо подшутил. Он жил в корпусе напротив нашего, его окно было видно от нас. Увидев, что он дома, я быстро перебежал двор и поднялся на его этаж. Открыл дверь, не постучав, и увидел Хоттаба, стоящего у окна и выливающего на улицу спитую заварку из чайника. Думаю, эта нехорошая привычка и сейчас бытует в алжирских общежитиях. «Айлюль аль-Ассуад!»² – заорал я. Хоттаб уронил чайник, задрал вверх руки и жалобно, тонким голосом что-то прокричал по-арабски. «Хоттаб, это я», – сказал я нормальным голосом по-французски. Много чего сказал мне Хоттаб, и по-французски, и по-арабски, однако перевести те слова, которые я не понял, отказался. А потом долго меня заклинал так больше не делать. «Убить могут ненароком», – было главным аргументом. Думаю, на самом деле он и в этой ситуации играл, но проверять, убьют или нет, не хотелось.

Надин

Второй наш друг-палестинец был помоложе – примерно моего возраста. Небольшого роста, с типичной восточной внешностью, смешливый, добродушный. По-французски говорил лучше других, поэтому был нашим основным собеседником и ценным источником информации. Особенно вначале, когда мы еще плохо ориентировались в местных обычаях и привычках. Его имя было Абдурахман, то есть «раб [Аллаха] всемилостивого». Меня самого, кстати, часто называли арабским вариантом моего имени – Искандер.

У Абдурахмана был друг Хасан – сириец, преподаватель Политехнического института, постарше нас, но еще довольно молодой. Он жил не в общежитии, а снимал квартиру неподалеку. Мы с Абдурахманом повадились ходить к нему в гости. Он нас поил чаем во внутреннем дворике, а иногда нам перепадало и более существенное угощение, что было очень ценно, учитывая наше полуголодное существование. Общение с Хасаном, однако, было делом утомительным – он не говорил по-французски, и Абдурахману приходилось работать переводчиком. Есть у меня подозрение, что переводчик он был так себе – что не мог передать, просто опускал, все время хихикал, но все же беседа худо-бедно поддерживалась.

И вот сидим мы, пьем чай и степенно беседуем. Вдруг боковым зрением я замечаю, что на балконе второго этажа, выходящем во дворик, кто-то есть. Поднимаю глаза… о, Боже! Там стоит и делает вид, что нас не видит, девушка невероятной, нереальной, неземной красоты. Темные волосы, карие глаза, как у газели, матовая кожа, точеный носик, фигура – на токарном станке делали. Сердце остановилось. Coup de foudre³. Все, я влюбился. Сразу и бесповоротно. А девушка, покрутившись на балконе и постреляв глазами (ну классика жанра), исчезла за дверью.

Как-то все чаще стали мы бывать у Хасана. А девушка исправно появлялась на балконе, но – в соответствии с местными понятиями – нас как бы не замечала. Однажды я к Хасану не пошел. Абдурахман, вернувшись от него, передал мне конверт, сказав, что там письмо для меня. Там было письмо от нее, на французском. Смешное девчачье письмо, наивное, с предложением подружиться. Ей было всего 16 лет, звали ее Насира, а «в миру» – Надин.

И вот тут-то я заметался. С одной стороны, Надин божественно красива (я при этом как-то забыл сделать поправку на мою близорукость; очки я тогда не носил, а Надин вблизи на самом деле не видел), с другой стороны, ей всего 16 лет – какие между нами могут быть отношения, в местные понятия они не вписываются (а что дальше? жениться? а потом?). Короче, чувствовал я себя как тот еж у Стругацких, которому одновременно хотелось идти на четыре стороны.