Дипломатическая кухня

Пить вино в перерыве между занятиями мы воздерживались. Времена были еще суровые, можно было и накануне выпуска из института вылететь. Однако как-то раз, уже на пятом курсе, не удержались. Редкий случай – в шашлычную пошли всей группой, хотя особенно дружны между собой мы не были. И распили под шашлык пару бутылок красного вина. При этом время не рассчитали и на лекцию пришли с опозданием. Оказавшийся врединой преподаватель погнал нас в деканат за разрешением явиться на лекцию. Пришлось идти. Мы понимали, что выхлоп наличествует и при разговоре с начальником курса старались держаться от него подальше. Однако нашему студенту из Монголии показалось, что начальник курса сказал нам что-то обидное, он начал бурно протестовать, вплотную приблизившись к обидчику. Мы его от начальника курса оттащили, но тот явно запашок унюхал. Тем не менее, решил не подавать виду. Мы же все были уже накануне выпуска, а выгонять целую группу, да еще студентов с высокими оценками, было явно не с руки.

Много имен и фамилий я за давностью лет забыл, а как звали монгольского студента, помню – Энхсайхан Жаргалсайханы. Коротко – Энхэ. Он сделал блестящую карьеру в Монголии, был постпредом при ООН, послом в Австрии. Много лет спустя, уже в постсоветское время, мы с ним как-то встретились, кажется, в Нью-Йорке.

Фокусы памяти

С преподавателями нам повезло. Историю государства и права нам читали профессора Грацианский и Шавров, римское право – несравненный Кабатов. Юридических дисциплин было много: государственное, гражданское, уголовное право, гражданский процесс, причем все это отдельно для социалистических и капиталистических стран, международное публичное и частное право. На каждой сессии приходилось сдавать пять или шесть экзаменов, а были еще предметы, по которым сдавались только зачеты. Само собой, в программе были и диалектический и исторический материализм, научный коммунизм, история КПСС. Сколько сил и времени потратило мое поколение на всю эту чушь…

Иногда приходилось сдавать предмет, по которому учебника не было. У нас были такие спецкурсы. Например, гражданский процесс капиталистических стран. И вот, бывало, есть вопрос в билетах, а ответа никто не знает, так как конспектировать лекции все поленились. Посему царит всеобщая паника – а что, если я этот билет вытащу? И однажды я-таки его вытащил!

Все, в глазах темно, ни одного ответа на три вопроса не знаю. Сижу, грибочки и узоры на листочке рисую. А преподаватель был вредный, ходил, смотрел, чтобы не списывали. Засек, что я просто так сижу, и говорит: «Я вижу, вы готовы?» А что мне терять? Вышел к экзаменационному столу, и тут у меня как будто магнитофон в голове включился. Говорю: «Первый вопрос – аффидевит». И слышу себя как бы со стороны – я даю определение этому, будь он неладен, аффидевиту. А преподаватель кивает: «Хорошо, давайте второй вопрос». И понеслось. На все ответил, на третий вопрос немного заврался, но простили. Выхожу, народ спрашивает: «Что было?» – «Аффидевит», – говорю. С сочувствием: «Что, два?» – «Нет, – говорю, – пять». – «Ну, ты гад! А говорил, не знаешь про аффидевит!» Но я правда не знал!

Память у меня была хорошая и своеобразная. Видимо, я ее еще с детства натренировал, занимаясь немецким. Языки вообще давались мне легко, слова я запоминал с лету. С другими предметами было иначе – все шло через зрительные образы. Прочитав учебник, я внутренней памятью видел страницы; даже не закрывая глаз, мог себе представить текст. И с него я считывал. Это срабатывало не на сто процентов, но достаточно часто. Такая память называется эйдетической, обычно это бывает у детей и с возрастом утрачивается. Хотя не у всех, взрослых эйдетиков довольно много.

Кстати, эйдетическая память помогает быстрому чтению. Когда я уже вырос до должности директора Правового департамента МИДа, мне приходилось ежедневно прочитывать по нескольку сот страниц разных документов разной степени сложности. Если бы я не научился читать быстро, то ночевал бы на работе.

Как я был трактористом

После второго курса нас послали на «картошку». Поколению, выросшему при советской власти, не надо объяснять, что такое «картошка». У тех, кто родился в ХХI веке, это слово ассоциируется исключительно с корнеплодом. А для нас «картошка» означала принудительный выезд на сельхозработы осенью, на три, а то и четыре недели, обычно в мерзкую погоду, с возвращением как минимум в соплях и с кашлем. Каждую осень тысячи студентов, преподавателей, сотрудников различных институтов и организаций отправлялись «помогать труженикам села убирать урожай». Почему им надо было помогать, становилось ясно по приезде. В большинстве сел и деревень просто не было людей. Без нашего подневольного труда урожай – когда его удавалось вырастить – убирать было некому. Но «картошка» имела еще и идеологическую составляющую, рассматривалась как мероприятие для воспитания в коммунистическом духе.