Дипломатический агент

— Еще раз спасибо тебе, друг, только эту штуку забери обратно.

— Почему? — удивился Миротворцев.

— А потому, что если люди племени увидят меня таким, каким я увидел себя в вашем блестящем озере, они перестанут уважать меня. Разве можно уважать людей с плешью на бороде?

Миротворцев решил польстить старику и попросил Ивана перевести:

— Надо, чтобы сердце не было плешивым, тогда плешь в бороде не страшна.

— Умный ты человек, — ответил Абд-Эль Сауд и с сожалением посмотрел на Миротворцева, — а таких простых вещей понять не можешь: в сердце-то плеши не видно, а на лице она словно монета.

Зеркала старик так и не взял. Прощаясь, он снова пообещал Миротворцеву, что осенью приведет в Оренбург много караванов на торговый двор.

Когда Иван остался вдвоем с Миротворцевым, полковник попросил:

— Взгляните, Иван Викторыч, я здорово поседел?

— Да вроде нет, — засмеялся Иван.

— Вы не смейтесь, друг мой, — устало произнес Миротворцев, стягивая с себя сюртук, — мне сегодня не до смеха было. Перетрусил я отчаянно. Спасибо вам — спасли.

Он лег на свой плед, вытянулся, хрустнул пальцами.

— Все. Вернусь в Оренбург — и в отставку. Один раз для дела рискнуть — хорошо. Два — глупо. Давайте-ка и вы, Иван Викторыч, в отставочку, а? Я добьюсь для вас. И — ко мне, Востоком командовать…

— Нет, Иван Никодимович, я в торговцы не гожусь.

— Годитесь. Вы зоркий.

— Нет, спасибо еще раз, только я здесь останусь, в Оренбурге.

— Ничего не понимаю, — сказал Миротворцев, зевнув, — особенный вы какой-то человек. Ну, да бог с вами, спокойной ночи.

Засыпая, он пробормотал:

— Ах, британцы, сукины дети!…

Назавтра экспедиция Миротворцева отправилась в Оренбург.

Из отчета Оренбургского генерал-губернатора за 1835 год:

«…Между тем справедливость требует сказать, что прикомандированный к отряду полковника Миротворцева, ушедшему на исследование степей, прапорщик Виткевич, вполне освоивший себе язык и обычаи киргизов и в течение десятилетнего пребывания в краю коротко спознавшийся со свойствами и потребностями этого народа, весьма много способствовал к достижению желаемого убеждениями и личным объяснением с… народом», — так писал Василий Алексеевич Перовский о том, что сделал Виткевич во время экспедиции в степи.

5

Перовский был смелый политик. Он отдавал себе отчет в том, что Бухара и Хива в современных условиях не могут существовать так, как они существовали раньше: суверенными ханствами, замкнувшимися за каменными стенами и песками пустынь, где отдых, работа, любовь и даже сон определялись не наклонностями и желаниями человека, но догматом мусульманской религии и волей ханов, наместников Мухаммеда на земле.

Время шло, бурно развивалась английская текстильная промышленность, а российская пыталась, в чем возможно, догнать ее. Индийский рынок удовлетворял англичан, но среднеазиатские ханства были словно бельмо на глазу, словно пустое место за прилавком рынка. А природа пустоты не терпит, место должно быть занято. Или британцами или русскими. Другого выхода не было.

Дерзкие акции англичан в Средней Азии не проходили мимо зорких глаз оренбургского генерал-губернатора. И если Иван Виткевич мыслил свою поездку в Азию как просветительную и научную, как посильную помощь киргизам и узбекам в их национальном становлении, то Перовский думал значительно дальше, а потому суровее. Дальновидность всегда сурова и не терпит никаких недоговоренностей.

Перовский, мысливший категориями государственными, в душе отрицал Ивановы романтические, как ему казалось, планы. Но, будучи человеком умным, добрым и тонким, он за то время, пока Виткевич работал при нем, сумел изучить своего помощника и прийти к выводу, что в отношениях с ним нельзя рубить сплеча.

Перовский прочил Ивану блестящее будущее ученого: лингвиста, историка и географа. Он называл его будущим «российским Гумбольдтом».

Поэтому, вызвав Виткевича для беседы об экспедиции в Бухару, которая давно уже назрела, а теперь, после последних акций англичан, стала попросту необходимой, Перовский ни в коей мере не хотел ему дать понять, каковы истинные ее цели. О предстоящем походе в Бухару Перовский думал часто, но никого, ни одной живой души в помыслы не посвящал.

Посмеиваясь, поглаживая себя по животу, затянутому корсетом, — Перовский очень следил за фигурой, — губернатор щурился, весело посматривал на Ивана и молчал.

Виткевич тоже молчал и тоже весело щурился.

Потом Перовский остановился около стола, достал из ящика лист бумаги и, небрежно бросив его перед собой, закрыл ладонью.

— Танцуй, Иван Викторыч, — сказал он.

— Не учен, ваше превосходительство.