Дипломатический агент

— Тут не о мясе речь, ваше величество. Он гость — так сиди в своем доме, пей шербет и радуйся жизни! А русский с утра до ночи ходит по базарам, улицам и площадям, говорит о разном…

— О чем говорит?

— О всяком, — повторил Искандер.

— Вспомни, о чем? Можешь вспомнить?

— Он говорил, что в мире есть два льва. Это Россия и ваша страна. И что Россия — это лев, а Афганистан — львенок малый, и что лев львенка всегда защищать должен…

Дост Мухаммед прошелся по кабинету, потом стал перед адъютантом и толкнул его пальцем в грудь.

— Сядь.

Искандер-хан сел.

— Кто сказал тебе об этих словах русского?

— Аль Джабар.

— Где он слыхал их?

— В лавке… Кажется, в лавке.

— В какой лавке?

Искандер замешкался.

— Ну! — прикрикнул эмир.

— Кажется, в лавке Гуль Моманда, оружейника.

— Та-ак… — задумчиво протянул эмир и снова неторопливо заходил по кабинету.

Ходил долго, минуты три. Потом остановился перед адъютантом и спросил шепотом:

— Ты зачем врешь мне, Искандер?

Адъютант стал желтеть. Когда он волновался, лицо его не бледнело, а делалось серо-желтым.

— Я не вру, повелитель.

— Ты врешь мне, — повторил эмир, — только не понимаю зачем.

Подошел вплотную к Искандеру и, взяв его за кушак, приблизил к своей груди:

— Зачем, ответь мне?

— Я не вру, повелитель.

— И ответь мне еще, Искандер: почему ты не дал аудиенции русскому, когда тот пришел к тебе в приемную в первый раз? И почему ты не пропустил его ко мне позавчера? Ответь мне…

Адъютант смотрел в лицо эмиру и молчал.

Гуль Моманд поднял голову и тотчас же опустил. Отложив в сторону маленький молоток, поднялся; перед ним стоял эмир Дост Мухаммед, переодетый в костюм воина. Чуть позади, заслоняя своей могучей квадратной спиной почти всю дверь, врос в пол телохранитель эмира, мюрид Ибрагим Али.

Гуль Моманд пошел навстречу гостю, поздоровался с ним. Веселый ум оружейника подсказал ому верное решение: коль скоро эмир пришел к нему не в пышных одеждах, не с многочисленной свитой, а всего-навсего простым воином, то и обращаться с ним следует учтиво и почтительно лишь постольку, поскольку он гость. Обменявшись с эмиром рукопожатием, Гуль Моманд предложил ему садиться. Когда Дост Мухаммед опустился на раскладной стульчик, стоявший около полировальных каменных кругов, присел и Гуль Моманд.

— Устраивайся и ты, — предложил он Ибрагиму Али.

Мюрид отрицательно покачал головой и усмехнулся уголками губ.

— Здесь могут быть те, кто жаждет увидеть нас с тобой, — сказал эмир. — А сейчас я должен видеть тебя, потому что мне надо поговорить с тобой, Гуль. И пусть наша беседа, после окончания ее, сотрется в пыль, которая улетает в небо во время твоей работы за полировальными камнями.

— Твоя наблюдательность, воин, радует глаз мастера.

Дост Мухаммед рассмеялся, открыв ровные, не тронутые табачной копотью зубы. Пошутил:

— Ты хитер, как Рудаки. Быть тебе везиром.

— А я уже везир.

— Отчего так?

— Оттого, что в моей мастерской бывают гости из разных стран.

— Ты глядишь в будущее, словно в воду большого отстойного хауза.

— Будущее имеет разную меру.

— Наша мера — мера минут, и плох тот кот, который слишком долго ловит мышь.

— Я вижу здесь воина, его друга и оружейного мастера, — быстро ответил Гуль Моманд, — но я не вижу здесь ни кота, ни мыши, да простится мне несообразительность ремесленника.

Эмир рассмеялся от души. Потом поманил к себе Гуль Моманда пальцем и спросил:

— Русский — плохой?

— Хороший везир с плохим чужестранцем долго игру не играет.

Когда Дост Мухаммед чему-либо сильно удивлялся, у него обиженно опускались уголки губ, а брови вскидывались высоко вверх, собирая кожу на лбу толстыми складками.

— Ты слышишь, Ибрагим Али? Этот человек воистину везир и в отличие от большинства людей подобной должности мудр.

— Единственное, что не нуждается в красивом определении и не поддается измерению, так это мудрость, — заметил Гуль Моманд.

— А мудрость русского измерима?

Гуль Моманд не торопился с ответом. Он долго думал, прежде чем стал говорить.

— Воин, верь мне, он добр сердцем и широк умом. Велика ли мудрость его — не ведаю. Думаю, что не очень. Мудрым человек делается к старости. Но человек, ясно видящий цвет утра и сумерек, верно ощущающий снег и жару, должен называться умным. Ум — первая ступень в великой лестнице мудрости.

— Говори, — попросил эмир, — говори дальше, друг.

— Наш народ не верит речам, — пошутил Гуль Моманд. — Ведь речь-порожденье языка, а язык — оружие женщины. Русский мало говорит, потому что больше он любит слушать. Он любит слушать наши песни. Песня — зеркало души, окно в сердце. Так?

— Да, это так, — ответил Дост Мухаммед.

— А этот русский понимает и любит наши песни. Больше я ничего не знаю о нем, но и этого хватит, чтобы отвести ему место в душе.

— О львах, помнишь, он говорил о льве и львенке? — спросил эмир рассеянно. — Ты согласен с ним?

— Он честный человек, этот самый русский, он не стесняется переспросить, когда не понимает названия места или зверя. Но о львах у нас разговора пока что не было.

В это время Ибрагим Али, все так же неподвижно стоявший в дверях, сердито обернулся. Замахнулся на кого-то, кто подошел к входу в мастерскую.