Дипломатический агент

Осторожно, рассчитывая каждое движение, Иван повернулся на живот. Достал кривой нож. Положил его рядом с собой. Тигр был теперь шагах в двадцати. Скрытый от него камнями, Иван мог еще раз внимательно разглядеть полосатого, поджарого зверя.

«А что, ежели в глаз ему угодить?»

Рука у Ивана верная, тяжелая. Рукоять пистолета зажата в холодных пальцах.

Тигр в пятнадцати шагах.

Где-то неподалеку покатились камни. Тигр замер.

С каждой минутой темнеет все больше и больше.

Снова где-то посыпались камни. Тигр весь на-пружинился, прижался к земле, пополз.

Иван оттянул курок.

Сердце колотилось в груди тяжело, быстро.

Палец начал осторожно давить на курок.

Большой глаз тигра, вернее даже — зрачок, как раз над мушкой. 

«Бабах!» 

«А-а-а-а-х! Х-х-хахааа!» — громыхнуло эхо.

Тигр вытянулся, потом подпрыгнул, стал на задние лапы, пошел на Ивана.

«Бабах! А-а-аххх-ааа!» — громыхнул второй выстрел.

«Кто же это?! Спасен?!»

Тигр завертелся на месте, упал, дернулся, замер.

— Э-э-й! — негромко крикнул кто-то из кустов — Ты жив, друг?

Иван сдержал дрожь в коленях. Хрипло ответил:

— Жив.

Из кустов дикого жасмина вылезли Вахед и Абдулали.

Когда они подошли к Ивану, тот сидел около туши убитого тигра, крепко сцепив руки.

— Мы боялись спугнуть его, когда заметили, — объяснил Вахед, — он сердится, когда его пугаешь, и может кинуться на человека раньше времени, рассердившись…

— Да, очень сердится, — подтвердил Абдулали. — Чай будем пить?

— Будем, обязательно будем, А то я замерз, — сказал Вахед и начал высекать искру.

7

Фатех-джан растерялся. Он никак не думал, что Садыкулла слеп. Он думал, что у него просто такой взгляд — тяжелый, остановившийся.

— Я расскажу тебе. Пятьдесят лет тому назад, — начал певец, — у меня было много рабабов, ситаров и доумр, оставшихся еще от отца и деда. Их с охотой покупали у меня певцы из Кандагара и Герата, Пешавара и Кабула. Мои рабабы нравились людям, но они не нравились мне. Я хотел сделать такой рабаб, чтобы звук в нем был чист, как слеза новорожденного. Я начал делать рабабы из теневой стороны дерева. Звук получался густой, но грустный, словно первый ноябрьский дождь. Я попробовал делать из солнечной стороны — звук получался высокий, звонкий, как голос девушки в горах. Но как совместить в одном голоса двух? Я стал класть в деку солнечного зардалю кусок тута, срубленного в тени. Звук получался широкий, и шум дождя мешал песне девушки.

Однажды странник, пусть аллах благословит его имя, поведал мне, будто в стране, где горы держат небо, среди снегов растут деревья, которые славятся в тех краях силой, выносливостью и красотой.

Я пошел в тот край. Я шел много дней. Я поднимался в горы. Но чем выше я поднимался, тем становилось холоднее и дышать было трудно и чаще сбивал с ног сухой ветер. Кругом были только скалы, а деревьев не было. Глазам моим стало больно смотреть вверх, потому что небо уже было не голубое, а красное. Потом начался красный снег и красные облака. Отчаянье — подруга слабых: я решил повернуть назад. Но перед тем, как уйти, я взглянул вверх. Облака расступились, и я увидел высоко вверху в маленьком клочке красного неба сильное ветвистое дерево. Я полз к этому дереву много часов, а может быть, дней. Я не знаю, сколько времени я полз вверх. Но не потому, что силен был дух мой. Просто глаза видели дерево, а уши слышали музыку, которую оно призвано рождать.

Я полз, цепляясь руками за лед. Ноги стыли, глаза слипались от боли. А надо мной кружили беркуты — гордые птицы.

Я принес это дерево вниз и начал делать из него рабаб. Я торопился и работал ночами: мои глаза с каждым днем видели все хуже. Но когда я натянул струны и тронул их пальцами, уши мои услыхали шум весеннего ветра, клекот беркутов, песнь девушки. Я услышал музыку. Но я ничего не увидел. Я увидел только красное небо.

И я вижу его вот уже пятьдесят лет подряд…

Наутро певец ушел. Он осторожно переставлял ноги, ощупывая дорогу острыми носками сандалий. Потом он снял с плеча рабаб и тронул струны.

Фатех-джан долго смотрел ему вслед. Он слышал в песне слепого великую радость жизни.

8

Вахед разбудил Виткевича, когда в небе еще горели звезды. Быстро собравшись, охотники двинулись к месту охоты. Абдулали шел впереди по едва различимой в темноте тропинке в камнях. Природа сделала здесь-лестницу, и поэтому идти было не так трудно, как вчера.

— Во-он там спрячемся в кустах, — показал рукой Абдулали на узкое, поросшее кустарником ущелье, — там сети стоят…

Около можжевелового куста Абдулали велел Ивану остаться и спрятаться у ручья.

Сам он вместе с Вахедом пошел выше. На самом гребне ущелья Вахед закидал Абдулали сухим хворостом и побежал вниз, туда, где в кустах еще со вчерашнего вечера была укреплена сеть. Он спрятался так быстро и так искусно, что Иван, минуту перед тем видевший его, поразился, не обнаружив охотника на том месте, где тот стоял только что.

Прошло несколько минут, и вдруг где-то совсем рядом громыхнул выстрел. Это Ахмед, сын лесоруба, за ночь сделал по горам крюк и сейчас гнал в ущелье, в сети архаров, горных козлов.

Еще один выстрел.

Снова выстрел.