Дипломатия

Иными словами, Великобритания оставляла за собой право следовать своим курсом в соответствии с весомостью для нее каждой отдельно взятой ситуации и руководствоваться только собственными национальными интересами, то есть проводить политику, при которой союзники являются либо вспомогательным, либо вовсе несущественным фактором.

Пальмерстон следующим образом пояснил в 1856 году сущность британских национальных интересов: «Когда мне задают вопрос... что именно зовется политикой, единственный ответ таков: мы намереваемся придерживаться того, что может показаться наилучшим в каждой конкретной ситуации, и делать руководящим принципом интересы нашей страны»[107]. Через полвека официальное описание сущности британской внешней политики не слишком-то уточнилось, как это находим в разъяснениях министра иностранных дел сэра Эдварда Грея: «Британские министры иностранных дел руководствуются непосредственными интересами своей страны без каких-либо тщательных расчетов на будущее»[108].

В большинстве других стран подобные заявления были бы высмеяны как тавтология: мы делаем то, что является лучшим, потому что мы считаем это лучшим. В Великобритании они были сочтены проливающими свет: весьма редко там требовалось точно определить, что означает столь часто используемое выражение «национальные интересы». «У нас нет вечных союзников и постоянных противников», — заявлял Пальмерстон. Великобритании не требовалось официально выработанной стратегии, поскольку ее лидеры до того великолепно, «нутром» понимали британские интересы, что могли действовать спонтанно по мере возникновения определенной ситуации, будучи уверены, что широкая публика за ними пойдет. Говоря словами Пальмерстона — «Наши интересы вечны, и наш долг этим интересам следовать»[109].

Британские лидеры были склонны более четко заявить, что именно они не готовы защищать, чем заранее определить «казус белли». С еще большей сдержанностью, возможно потому, что их в достаточной степени устраивал статус-кво, они относились к декларации позитивных целей, что всегда смогут распознать британские национальные интересы, в чем бы они ни проявились. Британские лидеры не ощущали необходимости разрабатывать их заранее. Они предпочитали ждать конкретных случаев — позиция, которую континентальные страны занять не могли, поскольку сами и были этими «конкретными случаями».

Британские взгляды на безопасность были весьма сходными со взглядами американских изоляционистов, особенно в том отношении, что Великобритания считала себя застрахованной от всего, за исключением катастрофических сдвигов и перемен. Но Америка и Великобритания воспринимали по-разному взаимоотношения и взаимосвязь между миром и внутренним устройством отдельных стран. Британские лидеры никоим образом не считали всеобщее распространение представительных институтов ключом к миру, в отличие от обычного взгляда американцев, и их вовсе не беспокоило существование внутренних установлений, отличных от их собственных.

Именно в этом плане писал Пальмерстон в 1841 году британскому послу в Санкт-Петербурге, определяя, что Великобритания будет сдерживать силой оружия, и отказываясь выступать против чисто внутренних перемен:

«Один из генеральных принципов, которому Правительство Ее Величества желает следовать и которым желает руководствоваться в отношениях между Англией и другими государствами, таков: любые возможные перемены во внутренней конституции и форме правления иностранных наций должны рассматриваться как вопросы, по поводу которых у Великобритании нет оснований вмешиваться силой оружия...

Но попытка одной нации захватить и присвоить себе территорию, принадлежащую другой нации, является совершенно иным случаем; поскольку подобная попытка ведет к нарушению существующего равновесия сил и к перемене соотносимой мощи отдельных государств, она может таить в себе опасность и для других держав; а потому подобной попытке Британское правительство целиком и полностью вольно противостоять...»[110]

Все британские министры без исключения были превыше всего озабочены сохранением для своей страны свободы действий. В 1841 году Пальмерстон вновь подчеркнул нежелание Великобритании заниматься ситуацией в абстрактном плане:

«...Для Англии не является обычным принимать на себя обязательства по отношению к случаям, конкретно не проявившимся или не прогнозируемым на ближайшее будущее...»[111]

Примерно через тридцать лет после этого Гладстон выдвинул тот же самый принцип в письме королеве Виктории:

«Англии следует целиком и полностью определять собственные обязательства согласно фактическому состоянию дел по мере его изменения; ей не следует ограничивать и сужать пределы своей свободы выбора посредством деклараций, сделанных иным державам в связи с их реальными или предполагаемыми интересами, толкователями которых будут выступать они сами, пусть даже в лучшем случае совместно с нами...»[112]