Дипломатия

И все же главной причиной срыва ряда попыток организовать англо-германский союз явилось упорное непонимание немецким руководством сущности традиционной британской внешней политики, а также реальных требований собственной безопасности. В течение полутора столетий Великобритания отказывалась связывать себя открытым военным союзом. Она брала на себя лишь два типа обязательств: военные соглашения ограниченного характера по четко определенным, конкретно оговоренным угрожающим ситуациям или договоренности о дружеском согласии типа Антанты, в котором шла речь о дипломатическом сотрудничестве по тем вопросам, где возникали параллельные интересы с другой страной. В некотором смысле британское определение Антанты, как согласия, было, по существу, тавтологией: Великобритания согласна сотрудничать тогда, когда она захочет сотрудничать. Но согласие производило эффект создания морально-психологических связей, а также допущение – если не договорное обязательство – совместных выступлений во время кризисов. Такого рода союз разделял бы Великобританию от Франции и России или, по крайней мере, усложнял бы сближение с ними.

Германия отвергла такие неофициальные процедуры. Вильгельм II настаивал на соглашении «континентального типа», как он его называл. В 1895 году он так и сказал: «Если Англия нуждается в союзниках или помощи, то она должна отказаться от своей политики нежелания принимать какие-либо обязательства и обеспечить гарантии континентального типа или соответствующие договора»[236]. Но что мог иметь в виду кайзер под гарантиями континентального типа? После почти столетия «блестящей изоляции» Великобритания явно не была готова принять на себя постоянные обязательства на континенте, которых она так последовательно избегала в течение 150 лет, особенно в связи с Германией, ускоренными темпами становившейся самой сильной страной континента.

Этот немецкий нажим по поводу официальных гарантий фактически был обречен на провал. И причина состояла в том, что Германия, по существу, в них не нуждалась, потому что была достаточно сильна, чтобы нанести поражение любому предполагаемому противнику или противникам на континенте в любом их сочетании, при условии, что Великобритания не выступит на их стороне. Германии следовало просить у Великобритании не союза, а благожелательного нейтралитета на случай войны на континенте, – а для такого случая договоренности о согласии типа Антанты было бы вполне достаточно. Запрашивая то, что ей не нужно, и предлагая то, в чем Великобритания не нуждалась (всеобъемлющие обязательства по защите Британской империи), Германия вызвала у Великобритании подозрения в стремлении к мировому господству.

Немецкое нетерпение лишь усугубило сдержанность британцев, которые стали испытывать серьезные сомнения по поводу здравомыслия их партнера. «Мне не хочется пренебрегать откровенно выраженным беспокойством моих немецких друзей, – писал Солсбери. – Но вряд ли было бы разумным до такой степени руководствоваться их советом. Их Ахитофел[237] исчез. Они стали гораздо милее и приятнее в обиходе, но как же нам не хватает исключительной проницательности Старика [Бисмарка]»[238].

В то время как немецкое руководство лихорадочно изыскивало возможности вступления в союзы, немецкая общественность требовала проведения еще более жесткой внешней политики. Только социал-демократы какое-то время держались твердо на своем, хотя, в конце концов, и они подчинились общественному мнению и поддержали объявление Германией войны в 1914 году. Руководящие классы Германии не имели опыта европейской дипломатии, а еще меньше представляли себе, что такое Weltpolitik, на проведении которой так громогласно настаивали. На юнкеров, приведших Пруссию к господству в рамках Германии, после двух мировых войн ляжет пятно позора, особенно в восприятии Соединенных Штатов. На самом же деле юнкеры представляли собой социальную группу, как раз менее всего виноватую в переоценке во внешней политике, ориентированной на внутриконтинентальную политику и мало интересующейся событиями за пределами Европы. Скорее, в этом плане следовало бы говорить о новых управленческих кадрах в промышленности и растущих кругах интеллигенции, которые стали эпицентром национальной агитации в отсутствие парламентского буфера, уже несколько столетий существовавшего в Великобритании и Франции. В этих западных демократиях сильные националистические течения направлялись через каналы парламентских институтов; в Германии они вынуждены были искать свое выражение во внепарламентских группах влияния.