Дипломатия

К несчастью для Франции, Наполеон III последовал и той, и другой стратегии одновременно. Будучи защитником национального самоопределения, он, казалось, не замечал геополитического риска, который эта позиция несет для Франции в Центральной Европе. Он поддержал польскую революцию, но отступил, столкнувшись с ее последствиями. Выступал и против венского урегулирования, считая его оскорбительным для Франции, не поняв, что венский мировой порядок был наилучшей гарантией безопасности также и для Франции.

Дело в том, что Германская конфедерация задумывалась как некое образование только на случай отражения сокрушительной опасности извне. Государствам, входящим в ее состав, запрещалось объединяться в наступательных целях, и они никогда не были бы в состоянии договориться о наступательной стратегии – что и было продемонстрировано тем, что эта тема никогда не поднималась за все полувековое существование конфедерации. Граница Франции по Рейну, нерушимая до тех пор, пока действовало Венское соглашение, перестала быть безопасной через столетие с момента распада конфедерации, что произошло благодаря политике Наполеона III.

Наполеон III так никогда и не понял этот ключевой элемент безопасности Франции. Еще в момент начала австро-прусской войны в 1866 году – конфликта, покончившего с конфедерацией, – он написал австрийскому императору:

«Вынужден признать, что не без некоторого удовлетворения я наблюдаю за распадом Германской конфедерации, созданной исключительно против Франции»[132].

Габсбург ответил, демонстрируя гораздо большее понимание ситуации: «…Германская конфедерация, созданная из сугубо оборонительных соображений, никогда за все полвека своего существования не давала своим соседям повода для тревоги»[133]. Альтернативой Германской конфедерации была уже не лоскутная Центральная Европа времен Ришелье, а объединенная Германия с населением, превышающим по численности Францию, и с промышленным потенциалом, который вскоре превзойдет французский. Нападая на венское урегулирование, Наполеон III превращал оборонительное препятствие в потенциальную наступательную угрозу французской безопасности.

Испытанием для государственного деятеля является способность выявить в вихре тактических решений подлинные долгосрочные интересы своей страны и разработать соответствующую стратегию их обеспечения. Наполеон III мог наслаждаться шумными похвалами в адрес его мудрой тактики во время Крымской войны (чему в немалой степени способствовала австрийская близорукость) и обольщаться многочисленными дипломатическими возможностями, открывшимися перед ним. В интересах Франции было бы находиться как можно ближе к Австрии и Великобритании, двум странам, которые более всего были в состоянии сохранить территориальное устройство Центральной Европы.

Политика императора, однако, в значительной степени была преимущественно специфически своеобразна, на ней сказывалась и подвижность его характера. Будучи Бонапартом, он никогда не чувствовал себя в своей тарелке, сотрудничая с Австрией, что бы ни диктовали ему высшие интересы государства. В 1858 году Наполеон III сказал одному пьемонтскому дипломату: «Австрия это комод, к которому я испытывал и всегда испытываю живейшее отвращение»[134]. Его склонность к революционным прожектам побудила его вступить в войну с Австрией по поводу Италии в 1859 году. Наполеон III отстранился от Великобритании, аннексировав Савойю и Ниццу на исходе войны, равно как и бесконечными предложениями созыва европейского конгресса для перекройки границ в Европе. В завершение собственной изоляции, Наполеон III пожертвовал возможностью союза Франции с Россией, поддержав польскую революцию 1863 года. Доведя европейскую дипломатию до стадии непрерывного брожения под знаменем национального самоопределения, Наполеон III внезапно обнаружил, что остался в одиночестве, причем именно в тот момент, когда в результате вызванного им же самим переполоха материализовалась германская нация, чтобы положить конец французскому превосходству в Европе.

Свой первый шаг после Крымской войны император сделал в 1859 году в Италии, через три года после Парижского конгресса. Никто не ожидал, что Наполеон III вспомнит мечты юности и бросится освобождать Северную Италию от австрийского господства. От подобной авантюры Франция мало что могла выиграть. В случае удачи возникло бы государство, достаточно сильное, чтобы блокировать традиционный путь французских вторжений; а при неудаче унижение было бы усугублено неопределенностью цели. Так или иначе, само присутствие французских войск в Италии обеспокоило бы Европу.

Исходя из всего этого, британский посол лорд Генри Каули был убежден, что французская война в Италии вне пределов вероятности. «Не в его интересах затевать какую-то войну, – приводил Хюбнер слова Каули. – Союз с Англией, хотя в данный момент и поколебленный на какое-то время, но все же потенциально существующий, остается основой политики Наполеона III»[135]. Через каких-то три десятилетия Хюбнер будет вынужден предложить такие мысли: