Дипломатия

И все-таки, какой бы бескомпромиссной ни казалась бисмарковская философия, она была построена на символе веры, столь же недоказуемом, как и тезисы Герлаха, – а именно на том, что тщательный анализ данного набора обстоятельств обязательно приведет всех без исключения государственных деятелей к одним и тем же выводам. Так же, как Герлах считал невероятным предположение о том, что принцип легитимности может иметь более чем одно толкование, то за пределами бисмарковского понимания оставался тот факт, что различные государственные деятели могут по-разному оценивать свой национальный интерес. В силу мастерского схватывания нюансов в расстановке сил и их распределении, которым обладал Бисмарк, он был в состоянии на протяжении своей жизни подменять философские ограничения, накладываемые системой Меттерниха, политикой самоограничения. Но в связи с тем, что эти нюансы были не столь самоочевидны для преемников и имитаторов Бисмарка, буквальное следование принципам реальной политики приводило их к излишней зависимости от военной силы, а оттуда шла прямая дорога к гонке вооружений и двум мировым войнам.

Успех часто бывает настолько неуловимым, что гоняющиеся за ним государственные деятели редко заставляют себя подумать над тем, что у успеха есть оборотная сторона. Так, в самом начале карьеры Бисмарк был в основном занят тем, что путем применения принципов реальной политики разрушал мир, с которым он столкнулся и в котором в значительной степени господствовали концепции Меттерниха. Для этого требовалось искоренить в Пруссии веру в идею, что австрийское лидерство в Германии жизненно важно для безопасности Пруссии и для сбережения консервативных ценностей. Как бы это ни было верно для периода Венского конгресса, но уже в середине XIX века Пруссии не требовался союз с Австрией для сохранения внутренней стабильности или спокойствия в Европе. Действительно, по мнению Бисмарка, иллюзия необходимости альянса с Австрией больше всего мешала Пруссии достичь своей заветной цели объединения Германии.

По мнению Бисмарка, прусская история изобиловала свидетельствами в поддержку его утверждения о прусском главенстве внутри Германии и ее способности выстоять в одиночестве. Объяснял он это тем, что Пруссия не была просто еще одним немецким государством. Независимо от ее консервативной внутренней политики, не мог потускнеть глянец национальной гордости, приобретенный благодаря исключительным жертвам, понесенным в войнах за освобождение от Наполеона. Дело обстояло так, что даже сами очертания прусских территорий – ряд странной формы анклавов, простирающихся по Северо-Германской низменности от Вислы до земель к западу от Рейна, – как бы предопределяли ее руководящую роль в стремлении обеспечить германское единство даже в глазах либералов.

Но Бисмарк пошел еще дальше. Он бросил вызов стереотипам мышления, отождествлявшим национализм с либерализмом, или, по крайней мере, с предположением о том, что германское единство может быть достигнуто только через либеральные институты:

«Пруссия стала великой не благодаря либерализму и вольнодумству, а благодаря деятельности целого ряда могущественных, решительных и мудрых правителей, которые аккуратно собирали военные и финансовые ресурсы государства и накапливали их в своих руках с тем, чтобы бросить их с беспощадной смелостью на чашу весов европейской политики, как только представится благоприятная для этого возможность…»[161]

Бисмарк полагался не на консервативные принципы, а на уникальный характер прусских институтов; он считал основой претензий Пруссии на руководство Германией скорее ее собственную мощь, чем универсальные ценности. С точки зрения Бисмарка, прусские институты были до такой степени устойчивы к посторонним влияниям, что Пруссия могла пользоваться демократическими течениями своего времени как инструментами внешней политики, грозясь поддержать большую свободу самовыражения в стране, – и не обращая внимания на то, что ни один прусский король не проводил такую политику в течение четырех десятилетий, если вообще когда-либо это делал:

«Чувство безопасности от того, что король всегда остается господином своей страны, даже если вся армия находится за рубежом, существует только в Пруссии, и его не ощущают ни в одной из континентальных держав, не говоря уже о каком-то еще немецком государстве. Оно дает возможность принять развитие общественных дел в гораздо большем соответствии с современными требованиями. …Королевский авторитет в Пруссии настолько прочен, что правительство может без всякого риска поддерживать гораздо более активную парламентскую деятельность и, следовательно, оказывать давление на условия, существующие в Германии»[162].