Дипломаты

– Все они интеллигентные люди, больше того, все они прожили половину жизни на Западе. – Он хотел сказать «в Европе» и раздумал. – Неужели они не понимают, что нормой современной жизни, нормой прогресса является терпимость к мнению другого человека, если хотите, парламентаризм, каким он показал себя. Согласитесь, от царя к Учредительному собранию шаг вперед, и немалый, от царя к диктатуре Советов… вперед ли?

Репнину стоило усилия, чтобы не встать.

– Значит, в обмен на признание реставрация Учредительного собрания, так?

Теперь встал Френсис.

– Вы огрубили мою мысль, но суть ее вы поняли правильно.

– В обмен на признание?

Френсис неслышно приблизился к окну, открыл его, пахнуло свежестью.

– Нет, больше. В ответ на лояльность западного мира.

Репнин встал с Френсисом рядом. Солнце зашло, туча, стоявшая над полем, прошла, не окропив поля влагой; где-то далеко-далеко за лесом, за перекатами холмистого поля куковала кукушка. Казалось. Френсис давно заметил ее голос и, затаив дыхание, отсчитывал, сколько лет она ему посулит. Иногда ветер, гуляющий над равниной, чуть-чуть задувал ее голос, но потом он возникал с новой силой – кукушка была неутомима.

– Сто двадцать? – спросил Репнин, смеясь.

Френсис улыбнулся:

– Да, около этого.

Репнину не хотелось сообщать этим словам иронического оттенка.

– Ну что ж, это помогает жить.

– Помогает, – сказал Френсис, вздохнув.

В церкви рядом ударил колокол – служба кончилась.

Они покинули дом над рекой.

– Вы полагаете, что новое Учредительное собрание, если оно будет созвано, утвердит Декрет о земле? – спросил вдруг Репнин.

Френсис остановился – в аллее было сумеречно.

– Вы русский, вам лучше знать, – ответил Френсис, не глядя на Репнина.

Они пошли дальше.

– Но вопрос о возвращении дипломатов в Москву – это же не признание…

– Да, разумеется, – ответил Френсис.

– Русское правительство полагает, что пребывание дипломатов в Вологде небезопасно, и настаивает… – проговорил Репнин.

Френсис остановился; голос кукушки еще слышался, и, казалось, посол намерен продолжать отсчитывать годы – сто двадцать его не устраивало.

Вы сказали, небезопасно, – заметил наконец Френсис. – Ну что ж, мы еще найдем возможность вернуться к этому разговору.

Когда машина покинула Осаново, Репнин нащупал в полутьме руку жены.

– Как тебе… мадам Френсис?

Настенька усмехнулась.

– Все слушала кукушку и отсчитывала годы.

Репнин погасил усмешку.

– Суеверие – признак возраста, душа моя.

– И слабости, – ответила она.

Репнин, умолк: разговор в уединенной осановской обители вызывал нелегкие раздумья. Конечно, Френсис недвусмысленно дал понять Репнину, что исключено не только признание, но исключен или почти исключен даже жест, который мог бы быть истолкован как выражение лояльности к новой России. Впрочем, на этот счет Репнин не питал иллюзий. У Репнина была более скромная цель: склонить дипломатов переехать из Вологды в Москву. Репнин уловил, что и Френсису эта перспектива казалась небессмысленной, по крайней мере американец хотел продолжения разговора на эту тему. Репнин решил этой же ночью вызвать к прямому проводу Чичерина – у Кедрова была такая возможность. Кстати, кто не знал, что лучшим временем для разговора с наркомом была ночь.

95

Репнин не застал в вагоне Кедрова. Зато там был Северцев. У него оказались дела в городе, он уже совсем собрался уходить и встретил Репнина в шинели.

– Нет, нет, Николай Алексеевич, ради бога, – произнес он, увидев Репнина, и быстро снял шинель. – Я, разумеется, никуда не поеду. – Как показалось Репнину, он даже был рад проявить таким образом свое расположение.

– Я вижу, вам необходимо ехать, – заметил Репнин. – Я как-нибудь сам.

– Нет, остаюсь, – возразил он. – Все остальные дела менее важны. Кстати, хотите чаю?

Он определенно желал выказать расположение к Репнину.

Николай Алексеевич неотрывно наблюдал, как Северцев тут же вызвал дежурного и заказал Москву, как позвонил в город и просил сообщить Кедрову, что приехал Репнин, как зажег спиртовку и подогрел чай. «Да неужели он делает все это ради Анастасии? – подумал Репнин. – Не было бы Настеньки, не удостоился бы я такого внимания».

– Прошлый раз вы как-то неожиданно уехали из «Золотого якоря», – сказал Репнин. – Очевидно, все важное, что скапливается за день, приходит вечером? – добавил он не без умысла.

Казалось, Северцев был рад этому вопросу – очевидно, он догадывался об истинной причине репнинского великодушия, столь неожиданного и явного.

– Вслед за событием идет донесение, не зависимо от того, когда событие происходит. – Северцев улыбнулся горько. – А иногда опережая его, – добавил он, подумав.

– Опережая? Каким образом? – Репнин хотел растормошить собеседника, вызвать на более активный разговор.

Северцев достал трубку – она и прежде помогала овладеть собой.

– Вот хотя бы сегодняшнее сообщение из Ярославля, – заметил он и кротко посмотрел на Репнина. – Там распространился слух о восстании. – Он продолжал смотреть на Репнина, точно дожидаясь, какое впечатление это произведет на него. – Удар по нашим войскам из Ярославля грозил бы нам большими бедами.