Дипломаты

Тишина сменилась гулом голосов, глухим, но устойчивым.

Записная книжка остановилась в руках Стучки. Он поднял на Белодеда глаза.

– Я сейчас проделал такой эксперимент, – заговорил он оживленно. – Я подумал: если все слова, которые были произнесены здесь, обратить прямо к народу. Вы поняли меня: прямо. Вот вопрос: чьи слова принял бы народ?

– Прощупывать не надо, – возразил Урицкий, он хотел снять пенсне и уронил его. – Если наступают, надо обороняться, – заметил он, поднимая пенсне. – При таком положении в ЦК, как теперь, нет возможности прощупывать.

– Прощупывать немецких империалистов действительно поздно, – подхватил Иоффе. – Мы по-прежнему должны быть за мировую революцию.

– Все было построено на невесомых величинах, – произнес Троцкий и коснулся лба тыльной частью ладони – слова «на невесомых величинах» точно соотносились с жестом. – Игры с войной не было. На наш запрос немцы должны дать ответ.

– С этой неразберихой необходимо покончить, – намертво сжал в кулаке трубку Сталин. – Нужно все взвеешь и сказать: мы за возобновление переговоров.

Бухарин поднялся, пошел – глаза полузакрыты, казалось, он не видит. Все, кто был в комнате, внимательно следили сейчас за ним. Он бы так дошел до стены, если бы не тишина, наступившая в комнате. Его остановила тишина. Он обернулся и, заметив на себе взгляды присутствующих, не удержал вздоха. Привычным движением руки пригладил виски, забирая волосы за уши.

– Ничто не может быть неправильнее, чем эти разговоры об игре. – Он не взглянул при этом на Ленина, хотя слова без адреса были обращены к нему. – У нас недооценка социальных сил революции, такая же, как была до восстания. Во время восстания мы одерживали победы, хотя была у нас неразбериха. Мы до сих пор по всем провинциям побеждаем. – Он воодушевлялся все больше, сейчас его голос звучал так, будто он говорил на площади. – Немецким империалистам нет смысла принимать мир, они идут ва-банк. Теперь нет возможности отложить бой. Объединенный империализм идет против революции. – Лицо его покраснело, пот струился ручьями, он сбросил кожанку и остался в сатиновой косоворотке. – Если даже немцы возьмут Питер, рабочие будут вести себя так, как в Риге. Все социальные возможности у нас еще не исчерпаны. Мы можем и мужиков натравить на немцев. – При словах «натравить на немцев» кто-то сбоку скептически усмехнулся, но Бухарин этого не слышал. – У нас есть только наша старая тактика, тактика мировой революции, – закончил он и пошел к окну. Он стоял у окна, приподнявшись на цыпочки, обратив лицо к открытой форточке, его грудь вздымалась.

– Бухарин не заметил, что перешел на позиции революционной войны, – сказал Ленин и принялся тщательно складывать записи, сказал, не глядя на Бухарина, который все еще тянулся к открытой форточке и не мог отдышаться. – Крестьянин не хочет войны не пойдет на войну. Можно ли теперь сказать крестьянину, чтобы он пошел на революционную войну? Но если этого хотеть, тогда нельзя было демобилизовывать армию. Перманентная крестьянская война – утопия. Революционная вона не должна быть фразой. Если мы неподготовлены, мы должны подписать мир. Сравнивать с гражданской войной нельзя. На революционную войну мужик не пойдет… – Он взглянул на Бухарина, который, отдышавшись, отошел от окна, зябко поводя плечами. – Революция в Германии еще не началась, а мы знаем, что и у нас революция не сразу победила, едва ли не воскликнул Ленин, обращаясь к Бухарину, который взял со спинки стула кожанку и остановился, словно не зная, что с ней делать. – Я предлагаю заявить: мы подписываем мир, который вчера нам предлагали немцы.

Стучка сунул записную книжку в карман – она так и не дала прохлады.

– А я все занят своим экспериментом, – сказал он Петру. – Нет, нет, вы недооцениваете мою мысль: это очень важно! Переадресуйте все, что здесь было сказано, России, трудовой России: за кем она пойдет?

– Крестьянскую армию надо было демобилизовать, – воинственно произнес Ломов, особо подчеркнув слово «надо». – Завтра же следует призвать всех под революционные знамена! Если теперь сдаваться, то к чему тогда огород городить! – Он смотрел на Ленина, к нему, только к нему он обращался. – Надо с максимальной энергией развивать нашу тактику развязывания революции.

Поднялся Зиновьев и, дойдя до кафельной печи, протянул к ней руки: видно, из печи не ушло тепло.

– Единственная военная сила, с которой мы должны считаться, это германская армия, – проговорил он, не отнимая рук от печи. – Нужно сегодня же послать телеграмму немцам. Нужно знать, чего они требуют. – Зиновьев повернулся и приник к теплой стене спиной.