Дипломаты

Петр подумал: «Вот сейчас возьму и расскажу об Одессе и Королеве. Расскажу от начала до конца, и все станет ясным Кокореву, а быть может, и мне. Как только тайна перестает быть тайной, она перестает быть и бременем. Не открылся Воровскому, а открылся Кокореву, разве не смешно? Если открыться, то Воровскому! Открыться и все понять до конца… Воровскому! А сейчас сердце на замок!»

Под колесами поезда загудели рельсы, и мимо медленно поплыли фермы моста – поезд пересекал реку.

– А зачем убивать… без необходимости?

– А если есть необходимость? – вздохнул Кокорев.

Все еще проплывали фермы моста, и под вагоном гудели рельсы.

– Если есть такая необходимость, убил бы, хотя было бы нелегко.

– А вы смогли бы сказать об этом женщине, которую любите?

Поезд пошел сейчас под гору. Паровоз дымил.

– Нет, не смог бы, – сказал Петр.

– А если бы она спросила?

Дым застлал окна.

– Все равно… не сказал бы.

– Но врать женщине, которую любишь?

Дым схлынул, но в вагоне не посветлело.

Луна зашла за тучу. Поля лежали темные, намертво сомкнувшиеся с черным лесом и небом.

– Все зависит от человека, с которым говоришь, – сказал Петр.

– Но женщине, женщине вы скажете эту неправду? – настаивал Кокорев.

– Пожалуй, нет, – ответил Петр.

Они ехали долго. «Нет», «нет», повторенное многократно мощным перестуком колес, гудением рельсов, тревожным вскриком паровоза, стояло в сознании.

– Кто она? – наконец спросил Петр. – Я ее знаю?

– Как-то я слышал, – задумчиво произнес Кокорев, – как вы говорили с Чичериным о Репнине.

Петр вздрогнул.

– Елена Репнина?

– Да, – сказал Кокорев. – Вы ее знаете?

Петр почувствовал, что ответить нелегко.

– Знаю.

Петр пожалел, что сказал Кокореву о Репниной. Его ответ, как заметил Петр, взволновал Кокорева. Он уже ни о чем не спрашивал Белодеда. Поздно ночью, когда Петр проснулся. Кокорев все еще стоял у окна. Что-то было в этих людях. Кокореве и Репниной, общее – готовность к жертвам, возвышенное и, увы, беспомощное представление о долге. Однако что так встревожило Кокорева? Не увидел ли он рядом с Еленой Петра? Вновь неярко вздыбились снега за окном, белое ненастье, казалось, вошло в вагон, и лицо Кокорева стало видимым.

Белодед поймал себя на мысли, что не может думать о Елене так, как думал после первой встречи. Тогда он мечтал о встрече Елены и Киры и допускал, что они могут быть подругами. А теперь?

Где-то под Режицами поезд остановился.

Вагон окружили конные немцы. До утра еще было далеко, но поля уже укрыл туман – пахло талым снегом и почему-то сырым бельем. Немцы спешились и поднялись на насыпь. Из окна Петр видел, как долговязый офицер в короткой шинели и крагах тщетно пытался зажечь сигарету – видно, безнадежно отсырели спички.

Не выпуская незажженную сигарету изо рта. офицер как-то смешно забросил длинные ноги и полез в вагон. У немца было смугло-оливковое лицо и черные волосы. Он поднес слабо согнутую ладонь к козырьку форменной фуражки, произнес, не глядя в глаза:

– Соблаговолите… документы…

Да, так и сказал: «Соблаговолите» – и от этого пахнуло тоскливым ветром. Не очень укладывалось в сознании, что в русском поле стоит разъезд конных немцев во главе с офицером, говорящим по-русски.

– Значит, вы направляетесь к генералу Гофману? – Офицер вновь взял под козырек и вернул документы. – Парламентеры, так сказать? Ну что ж, я помогу, но… это не просто, – только сейчас он поднял рассеянно-матовые глаза. – Ведь идет война… уже идет.

Он вышел из вагона и тотчас вернулся с двумя солдатами.

Медленно поднялся семафор, поезд тронулся.

Офицер даже не снял шинели, будто зашел в вагон на четверть часа: сейчас поезд подойдет к станции и он выйдет. Кстати, вдоль железнодорожного полотна, поспешая за поездом, движется конный разъезд немцев, и там конь офицера, серый в яблоках.

Кокорев стоял у окна в противоположном конце вагона и изредка, осторожно смотрел на немца. Петр видел, как при этом сужались глаза Кокорева и вздрагивали ноздри.

– Вам не по душе этот немец больше, чем любой другой? – спросил Петр Кокорева вполголоса.

– Больше, – сказал Кокорев, не оборачиваясь.

– Ведь он небось добрый час простоял на ветру, дожидаясь? – улыбнулся Петр, все-таки его не покидало чувство юмора. – А потом был так вежлив: не крикнул, не вспылил, поверил почти на слово…

– И взял в плен, – добавил Кокорев.

– Погодите, вы сказали: в плен? – Петр уже все понял, однако тона не изменил, – он не ожидал, что слово это услышит именно от Кокорева.

– Да, и вы будете находиться в плену столько, сколько хочет немец. – Кокорев взглянул в дальний конец вагона, и вновь ноздри вздрогнули.

– Но… Гофман? – произнес Петр, точно каждое слово Кокорева было для Белодеда откровением. – Он подошел к Кокореву ближе.

Кокорев улыбнулся – было приятно, что в столь ответственном разговоре инициатива принадлежала ему. Пожалуй, прежде было иначе.

– Но именно Гофман, а некто иной, прислал этого офицера, прислал и наказал держать вас ровно столько, сколько ему. Гофману, будет угодно.