Дипломаты

Представляя Петра. Репнин был немногим щедрее. Он отрекомендовал его другом и сослуживцем Чичерина, старожилом Глазго.

– Ты можешь говорить с Петром Дорофеевичем по-английски, – заметил Репнин.

Когда Елена протянула руку Чичерину, протянула с недевичьей строгостью и простотой. Петру показалось, что Георгий Васильевич беспокойно и смущенно пожал ей руку и поднял глаза на Репнина – Чичерин точно искал защиты. Потом ускорил шаг и увлек Николая Алексеевича за собой.

– Только, ради бога, не говорите со мной по-английски, – взмолилась Елена, обращаясь к Петру, и сбросила плед на стул, стоящий подле. – Согласитесь, это нелепо.

– А почему бы не поговорить по-английски? – Белодед и виду не подал, что шутит.

– Умоляю вас, – проговорила она, и он заметил, что ей нравится просить его.

– А я иного языка не знаю. – Ему хотелось продлить этот разговор.

– Очень прошу, – промолвила она: Елена будто связывала с его ответом нечто большее, чем то, о чем шла речь.

Петру показалось: лицо ее было очень хорошо, – одновременно и наивно-детское, и доброе, хотелось даже назвать его красивым, хотя это было и не так.

– А мы попросим Елену, и она кликнет Илью Алексеевича, – сказал Репнин. – Елена, помоги нам, – обратился он к дочери.

Елена взяла со стула плед.

– Я готова, только… – Она встретилась взглядом с Петром. – Без спичек мне туда не пройти.

Петр вызвался помочь. Белодед заметил: Репнин не противился, напротив, он был рад этому.

– Только оденьтесь, ради бога, – сказала Елена Петру. Ей, как отметил Белодед, небезразлично было сказать это.

Они вышли.

Снег кончился, было мглисто, темно.

– Погасите зажигалку… – сказала она и вытянула руку, точно ощупывая снег.

– Какой же толк в том, что я пошел с вами, если зажигалка не дает света?

– Зажигалка не для света – для храбрости, – сказала она серьезно. – Если вы есть, зачем зажигалка?

Он загасил зажигалку – перед ним раздвоился ствол дуба.

– Как его повело! – сказал Петр, не отрывая глаз от дерева. – Точно железо на адском огне.

– Нет, не железо – дерево, – отозвалась Елена из тьмы, голос ее был тревожен. – Просто рядом стояла сосенка – вот они и схватились. Дуб устоял, да только вон как его покорежило, хотя, говорят, и не очень стар – лет шестьдесят. – Она вздохнула. – К шестидесяти и человек вот так…

– Человека! – усмехнулся Петр. – Не хочешь, а покорежит в шестьдесят, сама природа покорежит! – добавил он и пошел от дерева.

– Я так думаю: каждому человеку дается по солнцу, поспевай счищать с себя скверну, чтобы, не дай бог, не облепило.

– Это какое же такое солнце? – спросил Петр и, оглянувшись, вновь посмотрел на дерево, оно было ему живым укором.

– Какое такое солнце? – переспросила Елена. – Начало жизни – вот какое солнце! Начало – может, детство, а может, юность – это и есть солнце, у каждого оно! Будь таким же чистым, как в начале жизни, и совестливым, и храбрым, и верным. Наверно, я уже старая! – сказала она, радуясь. – Старая! – У нее заметно улучшилось настроение, после того как она установила это. – Береги солнце!

– Значит, «береги солнце»? – произнес он медленно, с суровой значительностью повторяя каждое слово. – Так?

– Да, а что?

Он не ответил, да и отвечать было некогда: они поднимались уже на крыльцо. Но когда он входил в холодный коридор флигелька, думал, упорно думал: «Нет, начало, самое начало – солнце не только для человека, для революции тоже. Сколько будет она жить, пусть не устает оглядываться на год первый – солнце светит оттуда».

Когда они возвращались, ее рука оперлась на руку Петра, и он вдруг почувствовал, как ощутимо легка Елена. Было даже немного страшно, что она так невесома, где-то должна же была помещаться ее неуступчивая суть.

47

Илья явился через полчаса, и Репнин с Чичериным перешли в столовую? Илья был рад Чичерину. Ему доставляло удовольствие откликнуться на шутку Чичерина смехом, иногда откровенно дружелюбным, иногда ироническим, или поощрительно воскликнуть: «Да, разумеется, само собой!» А однажды он даже разразился пространной тирадой.

– Все говорят, мирный договор, мирный договор. Договоры надо подписывать так, как подписал последний монарх известный договор на финляндских шхерах. – Илья не без смятения отыскал нужную формулу, чтобы как-то назвать царя, и был доволен, что нашел. – Господи, как все это легко было сделано! Ламсдорф вызвал меня и сказал, что я должен быть в свите государя и в той мере, в какой возможно, информировать его, Ламсдорфа, о развитии событий. Не думаю, что Ламсдорф догадывался, какой оборот могут принять события. Иначе бы он выставил более надежный караул! А так все было возложено на вашего покорного слугу и развивалось стремительно.