Директива Джэнсона

Джэнсон достал второго бандикута, большего, чем первый, и, зажав его извивающееся и вырывающееся тело в руках, затянутых в перчатки, вколол ему в живот крошечный шприц с д-амфетамином. Это сильное возбудительное средство сделает животное еще более дерзким и прытким, то есть в глазах часовых еще более опасным.

Прицельный бросок, почти без замаха. Молотя маленькими острыми когтями по воздуху, огромная крыса упала на голову одному из часовых-крестьян – и тот издал короткий, но пронзительный вопль.

На такие шумные последствия Джэнсон не рассчитывал.

А что, если он перестарался? Если крик испугавшегося часового привлечет и тех солдат, что несут службу не в северном крыле, операция окажется под угрозой срыва. К счастью, пока этого не произошло, хотя те, кто находился на веранде, всполошились не на шутку. Приподняв голову над краем парапета, Джэнсон наблюдал за приглушенным смятением, охватившим северную сторону двора. Его целью являлось то, что находилось под верандой, но незаметного пути туда не было, поскольку каменные галереи, отходившие от длинных восточной и западной стен крепости, заканчивались, не доходя пятнадцати футов до противоположной стены.

Конечно, у них есть определенное преимущество: часовые находятся в освещенном месте, в то время как он и Катсарис прячутся в темноте. Однако этого недостаточно; человеческое зрение чувствительно к движению, а отблески света из внутреннего помещения падают на мощенный булыжником двор перед северной верандой. Для успеха операции необходима полнейшая скрытность; двум коммандос, какими бы обученными и оснащенными они ни были, не справиться с сотней повстанцев, разместившихся в казармах Каменного дворца. Если их обнаружат, они погибнут. Вот так все просто.

В тридцати футах впереди, в шести футах сверху на веранде появился мужчина в летах, с обветренным смуглым лицом, испещренным глубокими морщинами. Он призвал часовых к тишине. К тишине, чтобы не разбудить спящее начальство, разместившееся во дворце по праву полновластных хозяев. Однако чем больше Джэнсон присматривался к нему, тем сильнее росло его беспокойство. Мужчина призывал часовых к тишине, но по его лицу Джэнсон понял, что это не его единственная и даже не главная забота. Только неподдельной тревогой можно было объяснить прищуренные, пытливые глаза, стремительно переходившие от перепуганных часовых к погруженному в темноту двору, а затем к забранным чугунными решетками окнам наверху. Постоянно мечущийся взгляд свидетельствовал о том, что мужчине прекрасно известны особенности человеческих глаз в условиях недостаточной освещенности: боковое зрение становится более острым, чем прямое, находящееся под влиянием воображения и искажающее формы. Ночью глаза опытного наблюдателя находятся в непрерывном движении; мозг обрабатывает поступающие от бокового зрения мелькающие силуэты, собирая из них более или менее отчетливые образы.

Вглядываясь в морщинистое лицо мужчины, Джэнсон быстро пришел еще к одному заключению. Этот умный, осторожный человек не торопился принять случившееся за чистую монету. По тому, как почтительно обращались к нему остальные часовые, становилось ясно, что он занимает высокое положение. Другим свидетельством этого было оружие, висевшее у него на плече: российский пистолет-пулемет «клин». Достаточно распространенное, более компактное и чуть более дорогое, чем «М-16». «Клин» предназначался для ведения прицельного огня короткими очередями, и его не давали в руки неопытным новобранцам, рассчитывающим в первую очередь на количество выпущенных пуль.

Остальные будут выполнять его приказания.

Джэнсон еще некоторое время следил за мужчиной с «клином». Тот негромко бросил несколько слов по-кагамски, махнув на укутанный темнотой двор, и строго отчитал часового, курившего сигариллу. Определенно, этот человек не дилетант.

Если их обнаружат, они погибли. Неужели их обнаружили?

Необходимо исходить из обратного предположения. Из «ошибочного заблуждения» – так назвал бы лейтенант-коммандер Алан Демарест подобные рассуждения, призрачную надежду на то, что судьба помогает бойцам специального назначения, а не ставит им препоны. Но Демареста нет в живых – его расстреляли, – и, если на свете есть хоть какая-то справедливость, он горит в аду. В четыре часа знойного анурского утра, во внутреннем дворе Каменного дворца, в окружении вооруженных до зубов террористов не было смысла подсчитывать шансы на успех. И так операция подчиняется не здравому рассудку, а чему-то сродни религиозным догмам – иначе и быть не может. Credo quia absurdum. Я верю в это потому, что это абсурд.