Директор департамента

— Не подумайте, что я один из этих проклятых радикалов, — обращался он к членам комиссии. — Не подумайте, что я против американской системы. Я вел свой рэкет, строго соблюдая американские законы.

Макслотер усмехнулся. Объяснение в любви к американской системе со стороны гангстера его несколько озадачило.

— Погодите, мистер, — прервал он рэкетира. — Выходит, что американский образ жизни вполне вас устраивал?

Аль Капоне закивал головой.

— Наша американская система, — сказал он, — называйте ее американизмом или капитализмом, как вам больше нравится, дала каждому из нас и всем нам великие возможности. Нам оставалось только схватить эти возможности обеими руками и до конца использовать их.

Макслотер смутился. Он не знал, сердиться ему или нет на такое вульгарное разъяснение фундаментальных основ американской жизни. Согласиться с гангстером означало поощрить его теоретизирования. А он и без того явно пытается ставить себя на одну доску с любым американцем, добившимся успеха честным путем. Спокойнее всего перевести разговор в другое русло. И председатель спросил:

— Ну а как вы относитесь к большевизму?

— Большевизм стучится в наши ворота. Мы не можем себе позволить впустить его. Мы должны организоваться против него, сомкнуть наши ряды и стоять насмерть. Мы должны держать рабочего подальше от красной литературы и красных уловок; мы должны проследить, чтобы его мозги оставались здоровыми…

Таких мудрых речей Макслотер давно не слышал. Особенно приятно было услышать их из уст соотечественника, к тому же весьма знаменитого, прославившегося не только своими ювелирными бандитскими операциями, но и дружескими связями с крупнейшими политическими деятелями Америки. «Свои связи Аль Капоне и здесь, конечно, сохранил, но что за жизнь для него без банковских сейфов? — посочувствовал Макслотер рэкетиру. — Нет, истинной райской жизнью он наслаждался только на Земле…»

Председатель поблагодарил Аль Капоне за участие в заседании комиссии, сообщил о выдаче ему бессрочной визы и пожелал вечного блаженства в райских кущах.

11

АНГЕЛЫ ВВЕЛИ в зал красивого пожилого человека с задумчивыми глазами и тонким овалом лица. Он назвал себя: Генрих Гейне, поэт,

— Ах, поэт! — Макслотер встрепенулся. — Поэт-лирик или поэт-политик? Поэты, знаете ли, тоже разные бывают. Одни призывают к свободе любви, что не представляет большой опасности для нашего вполне просвещенного общества, другие — к свободе мысли, что крайне неуместно и опасно. Какие же вы слагаете вирши? Впрочем, прочитайте что-нибудь, мы тут сами разберемся, что к чему.

Гейне задумался на мгновение, выбирая в памяти подходящие для этого случая стихи, а затем стал читать:

О страсти беседует чинно
За чаем целый синклит:
Эстетиком — каждый мужчина
И ангелом дама глядит.
Советник скелетоподобный
Душой парит в облаках,
Смешок у советницы злобный
Прикрылся сочувственным «ах!»
Сам пастор мирится с любовью,
Не грубой, конечно, «затем,
Что вредны порывы здоровью».
Девица лепечет: «Но чем?»
«Для женщины чувство — святыня.
Хотите вы чаю, барон?»
Мечтательно смотрит графиня
На белый баронский пластрон.
Досадно — малютке при этом
Моей говорить не пришлось:
Она изучала с поэтом
Довольно подробно вопрос…

— Браво, Генрих!

Макслотер был в восторге от стихотворения. После крамольных речей революционеров стихи о любви доставляли истинное наслаждение. Он отдыхал душой.

— Вы настоящий поэт. Как это у вас? «Довольно подробно вопрос…» Хе-хе! У вас все в таком же духе?

Председатель был не похож на себя. Он преобразился. Из грозного, беспощадного судьи он превратился в жизнерадостного любителя скабрезностей. Ему хотелось послушать что-нибудь еще эдакое.

Поэта не пришлось просить дважды. Он продолжал читать, но уже другое:

При жизни счастье нам подавай!
Довольно слез и муки!
Отныне ленивое брюхо кормить
Не будут прилежные руки.
А хлеба хватит нам для всех —
Устроим пир на славу!
Есть розы, и мирты, любовь, красота,
И сладкий горошек в приправу.

И снова трансформация. Макслотер опять стал самим собой. Глаза метали молнии, щеки нервно подергивались. Он старался сдержать себя, и это ему нелегко давалось. Он оказался обманут. Этот поэт — такой же, как все. Революционер и к тому же нахал. Пытался притупить бдительность стишками о любви.