Дирижабль

Фёдор зашел в комнату, сел, включил ноутбук. Был час дня. За окном светило непривычное солнце. Бледно-голубое небо расстилалось над крышами домов. Плыла одинокая утка, навстречу медленному течению. Через Львиный мостик шагал школьник с большим квадратным рюкзаком на спине. Рюкзак тихонько подпрыгивал. Навстречу прошла темноволосая женщина в бежевом плаще. Достала смартфон, сверилась, огляделась, пробежала по набережной и залезла в такси. Проехал белый ПАЗ с черной ленточкой на борту. Окна были зашторены. Фёдор задумался о том, какими будут его похороны. Ничего приличного. Аскетичный сосновый гроб, могила на окраине кладбища. Или длинный, как китайская стена, колумбарий в крематории. Это дешевле и проще. Кто придет прощаться? Инна? Карцев? Больше некому. А может, вообще никто не придет. И умрет он в одиночестве. Будет месяц лежать на полу своей комнаты, как американский писатель Ричард Бротиган. Тот застрелился. А Фёдор не хотел. Точнее, никогда об этом не думал. Да и застрелиться не из чего. Зато можно повеситься. Русские писатели обычно вешаются. Хотя вот Маяковский пальнул в сердце. Говорят, из-за бабы. Но вряд ли. Баба, скорей всего, стала последней каплей. Он не был алкоголиком. Алкоголики вешаются. Трезвенники стреляются. Впрочем, и Хемингуэй застрелился. Может, к тому моменту бросил пить? А Цветаева повесилась. Она не была алкоголичкой. Наверно, у нее попросту не нашлось другого способа. Яда под рукой не оказалось, как у Цвейга и Акутагавы. Почему же не утопилась, подобно Вирджинии Вулф? В Елабуге есть река? Кажется, Кама. Может быть, далеко было идти? А Цветаева уже не могла терпеть. Фёдор вспомнил свою учительницу немецкого, хрупкую женщину с грустными глазами. Она отравилась из-за несчастной любви. Такие ходили слухи. Весь класс перевели на английский. В итоге Фёдор не выучил ни немецкий, ни английский. Пытался потом самостоятельно учить итальянский, потому что красивый язык, но тоже не выучил. Был у него одноклассник, армянин, похожий на итальянца. Прыгнул с крыши девятиэтажки в двадцать семь лет. Как Башлачёв. Почему порядочные люди себя убивают? А всякие сволочи, убийцы, извращенцы, разжигатели войн не стреляются, не вешаются, не травятся и не прыгают из окон? Почему не наоборот? В чем секрет? В душе? В голове? Чтобы убить себя, нужно иметь бесстрашную, израненную душу? А у этих людей есть ли души? Взять, к примеру, Панибратова. Способен он выстрелить себе в висок? Или повесить свое тонкое тельце на бельевой веревке? Ответ очевиден – нет, конечно, нет. А Инна? Она это сделает не моргнув глазом.

Экран погас. Ноутбук уснул. Фёдор подвигал мышь, уставился на пустую страницу. Таращился, пока глаза не заболели. Снова посмотрел в окно. Набережная была пуста – ни людей, ни машин, не считая припаркованных. И утка уплыла. Фёдор ждал, когда кто-нибудь появится. Из-за стенки слышался голос Инны. Она медленно чеканила слова:

– Вышел. Месяц. Из. Тумана. Вынул. Ножик. Из. Кармана.

Фёдор хотел записать это, чтобы хоть что-то написать, но отвлек смартфон. Звонил Морковников.

– Здрасьте, – сказал он. – Как там мой рассказ?

И добавил:

– Про Карцева вашего знаете?

– Нет, а что с ним? – спросил Фёдор.

– Напился, устроил дебош в самолете. Его сняли с рейса. Я в сводке увидел. Лихо, правда?

– Я уж испугался, что плохое случилось.

– А чего хорошего? Это ведь уголовное дело. Могут и посадить эмигранта вашего.

– Так он не эмигрант, он на время хотел поехать.

– Ну теперь вряд ли получится. Так что там с рассказом-то?

– Все в порядке, – сказал Фёдор.

– Ой, как хорошо! Сможете мне его в отдел принести? Я сегодня сутки дежурю. Так что можно и ночью.

– Я постараюсь.

– Не надо стараться. Просто принесите.

– Да, конечно.

Минут через пять заглянула Инна.

– Слышала, ты с кем-то разговариваешь.

– Морковников звонил, говорит…

Она перебила:

– Мне кажется, во время работы телефон следует отключать.

18

Фёдор просидел до вечера. Он думал о бывших одноклассниках, знакомых алкоголиках из родного городишки, о покойной матери и покойной бабушке, о котах и мышах, лягушках, канализации, погоде, о Карцеве, о покойной бывшей жене, о пустыне и тропических лесах, о сибирской тайге, где побывал однажды, о прохладной реке Томь, в которой довелось искупаться, о сражениях, о женщинах, о порнографии, о горчице, о дожде, о Сталине, о парикмахерских, о космосе, о вампирах, о поездах, о хлебе, о театре, о бывшей любовнице, о своих написанных и недописанных текстах, о мучениках, о плохих книгах, о Зофии, о воде, о Боге, о кариесе, о времени, о женских оргазмах, о самолетах, о врачах, о деревнях, о психопатах, о мистике, о Фолкнере, о сигаретах, о зеркалах, о новом ледниковом периоде.

Хотелось выстрелить себе в голову, чтобы прервать этот поток бестолковых мыслей. Они скакали, как табун диких лошадей. Пепельница была переполнена окурками. Фёдор не помнил, когда успел выкурить столько сигарет. Ноутбук опять спал. Он не стал его беспокоить, поднялся и вышел из комнаты.

Инна была на кухне.

– Как успехи? – спросила она.