Дискета мертвого генерала

Прохоров и Наташа молча стояли на самой верхней точке судна и, прижавшись друг к другу, смотрели на серебряную звездную россыпь у них над головами. Легкий ночной ветер с запахом водорослей Саргассова моря трепал их волосы, прикасался к лицу, проникал в легкие, а колышущийся на ребристой поверхности океана свет полной луны вызывал удивительные фантазии и грезы. В этот момент Прохорову вдруг захотелось рассказать Наташе все, чем он так долго не мог поделиться ни с одним человеком в мире. Он неожиданно почувствовал, как бетонная плотина, возведенная им внутри себя два года назад, в день похищения Дашеньки, дала течь и со стремительной скоростью начала крошиться и рушиться! Он не мог больше сдерживать себя, он должен был выговориться, вывернуть наизнанку душу, ослабить тот тугой узел, что так долго душил его каждый день, каждый час, каждую минуту.

– Наташа, я должен тебе кое-что рассказать… – начал Прохоров, но слова вдруг застряли у него в глотке, как будто прилипли к густо вымазанному черным дегтем языку. Вадим только беспомощно открывал рот, не в силах произнести больше ни слова и чувствуя невидимую, плотно перекрывающую ему трахею пробку в горле.

Каким-то шестым чувством Прохоров ощутил близкое присутствие опасности. В глубине его души вдруг проснулся холодный и липкий страх. Чисто машинально он быстро перегнулся через предохранительное заграждение, вглядываясь в почти непроглядную черноту расположенной в восьми метрах внизу палубы. Прямо под ними, облокотившись на металлический борт корабля, стоял и курил радист. Несомненно, он слышал каждое их слово. И услышал бы гораздо больше, если бы не внезапный, животный страх, охвативший Вадима на уровне подсознания. В это мгновение Прохоров почувствовал себя так, будто на полной скорости мчавшийся товарный состав, под завязку груженный тротилом, вдруг прямо перед ним, прикованным к бетонной стене, круто свернул и помчался дальше по другой, параллельно проложенной колее.

– Ты что-то сказал? – Наташа отвлеклась от созерцания ночного океана и взглянула на Прохорова. Он только покачал головой.

– Если я еще раз скажу, что люблю тебя больше всех на свете, ты поверишь? – Вадим снова прижал к себе не сопротивляющуюся женщину и нежно поцеловал в лоб, с трудом переводя дыхание и с ужасом думая о возможных последствиях его едва не вырвавшейся наружу исповеди. Он знал, что больше никогда уже не сможет решиться на нечто подобное. Никогда.

– Может, пойдем в каюту, а то что-то прохладно? – Наташа слегка прищурилась, и в ее смотрящих на Прохорова глазах отразились две большие белые луны. Вряд ли она замерзла. Температура стояла выше двадцати градусов. Вероятно, у нее были несколько другие мысли насчет ухода в уединенное место. Впрочем, Вадим уже успел достаточно хорошо изучить Наташин характер, чтобы безошибочно разбираться в ее желаниях. Сегодня ночью они, безусловно, совпадали с его собственными. Главное – это поплотнее закрыть иллюминатор…

* * *

На следующее утро было назначено первое погружение батискафа, ставящее целью установку на разных глубинах в радиусе ста метров звуковых приемопередатчиков для записи переговоров дельфинов.

К моменту спуска «кита», как назвали выкрашенный ярко-оранжевой краской батискаф члены команды, на палубе судна собрались все. Мощная грузовая стрела сняла аппарат с места его крепления на корме корабля и медленно, стараясь не раскачивать из стороны в сторону, перенесла за борт судна. Лебедка, сантиметр за сантиметром, стравливала пятидесятимиллиметровый стальной трос, опуская аппарат к колыхающимся на поверхности океана полуметровым волнам. Наконец он коснулся воды, погрузился в нее на треть, на какое-то время замер, а затем, когда включился направленный вертикально вверх прожектор, а вместе с ним и еще два – спереди и сзади, – начал со скоростью шесть метров в минуту погружаться на дно.

Прохоров включил первую видеокамеру, передающую изображение на корабль, где оно автоматически записывалось на кассету, оценил внутреннее освещение батискафа в виде одинокой желтой лампочки возле расположенного вверху люка, а потом, так же как Славгородский, прильнул к толстому прозрачному плексигласу, вместо обычного стекла перекрывающему отверстие иллюминатора.

Маленькие пузырьки воздуха поднимались вверх, к месту, откуда только что начал свое погружение «кит». Спустя пару минут появились рыбы, очень смахивающие на стаю мелких пресноводных окуней – такие же полосатые и колючие, только несколько другой цветовой окраски. Наружный микрофон уловил далекий крик дельфина…

– Вы не спускались раньше под воду? – неожиданно спросил Сергей, переключив аппарат поглощения углекислого газа на максимальную мощность. – Хотя бы с аквалангом? – Неизвестно, к кому из ученых он обращался. Наверное, к обоим сразу.

– Я – нет, – сразу ответил профессор, не отрываясь от круглого иллюминатора. – Никогда. Но мне нравится, – он повернулся к штурману и как-то заговорщицки улыбнулся.