Дискотека. Книга 1 [СИ]

Ленка взяла полотенце и вышла. В коридоре уже бегали, и плавно ходили, смеялись и переговаривались. На нее смотрели, вернее, на волосы, и возвращаясь в медицинскую, она поняла, многие думают, она своя. Те, что из «Ласточки», думают, что она из «Ромашки». И наоборот. Но все равно, чересчур тут всех много, надо скорее поесть и уйти. С Панчем. Быть с ним столько, сколько получится. Все десять дней. И плевала она на мудрого доктора Гену, и на свои испуганные мысли тоже. А что будет потом? Ну, что-то ж будет.

Этот день Ленка потом долго не могла вспоминать. И никаких трагедий, никаких там, о, я сейчас лягу и умру с тоски. Просто вот — другие дни, те, что пришли потом, они были разбавлены новыми знакомствами и суетой, и усталостью по вечерам, и кроме нового, был еще Панч, каждый день, и они куда-то с ним уходили, так что к ночи у Ленки гудели ноги, а глаза захлопывались напрочь, — уже не до мыслей.

А этот день было только их днем, полностью, до самого вечера, потому что на обед они возвращаться не стали.

И уже дома, в своей другой жизни, день золотой травы по дороге к Хамелеону казался чем-то несуществующим, чем-то вовсе ей не принадлежащим. Это помогало отодвинуть его далеко, и не всматриваться в детали.

Потом наступило еще одно потом, в котором уже было можно. Приблизить, и рассмотреть, медленно-медленно, переходя от цвета травин, и их формы под ветром, к лицу Валика, тронутому легким загаром поверх бледных щек. И к их разговорам, улыбкам, взглядам.

Оказалось, день был огромен. И когда уже стало можно, Ленка выдохнула, будто до этого грудь была стянута веревкой и вот она лопнула, наконец. И занялась путешествиями туда, в день-мир, день-вселенную. Удивляясь тому, что в нем так много всего. Так много, что ни разу не успевала досмотреть намеченный кусок, засыпала. А днем, верша обычные дела того нового для себя времени в старой своей жизни, думала о том, что вечером ляжет и посмотрит. Ну, например, как сначала они пошли к роднику.

Они шли и шли, тропа поднималась по плоскому склону, почти спрятанная в сухой траве, которую солнце сделало совсем золотой. И снизу ничего не было видно, кроме купы голых кустов с перепутанными серыми ветками, над ними — плавные линии макушек холмистой гряды, и — небо. Бледное, дневное, кажется с тайными в нем искрами, какие бывают зимой от мороза, но редкими, сверкнуло и — пропало.

— Такого не снимешь.

— Что? — он повернулся, протягивая ей руку.

Она помедлила, буквально секунду, и руку приняла, шагнула ближе, уже слегка задыхаясь от подъема.

— Я говорю, такие вещи есть, глаз видит, а на снимках их ведь не будет. Ты видишь в воздухе? Сверкает.

— Как зимой? — уточнил Валик, и Ленка открыла рот, с недоверием глядя.

— Ты, правда, видишь? — уточнила.

Он кивнул. Посмотрел серьезно, а потом улыбнулся, во весь рот.

— Мы же брат и сестра. Чего удивляешься.

— Да, — сказала она.

И дальше пошли молча, снова он впереди, а Ленка пониже, чтоб не мешаться под ногами, потому что она все время останавливалась и смотрела вокруг.

Он знает. И я знаю. А еще он понял и не будет ничего говорить и делать. Ничего такого. Потому он мне — руку. И сказал — брат и сестра. Хотя это не потому, вон Светища тоже сестра, но никогда-никогда они не читали мысли друг друга. С Валиком все по-другому, потому что как раз не брат и сестра. А потому что, да черт и черт, мы просто влюбились, оба! И он оказался умнее меня, и…

Она двинулась дальше, постояв на склоне. Наклонялась на ходу, чтобы коснуться пальцами гибких травин, таких на ощупь прекрасных.

… И он не хочет ничего испортить. Потому будет мне просто братом. И ничего не скажет и не сделает, чтоб все полетело кувырком. Не ска-жет. Не сделает. Вот черт…

— Ты чего? — Валик внимательно смотрел в ее лицо и Ленка, спохватившись, нацепила улыбку.

— Лен. Я что-то не так? Ты расстроилась?

— Да устала лезть, смотри, мы высоко уже.

Он махнул рукой, распахнутая куртка поднялась крылом.

— Овражек. И в нем. Давай постоим, я тоже вот…

В груди у него хрипело, и Ленка мгновенно забыла о своих мрачных метаниях и борениях. Он засмеялся, теперь уже ее испугу. И она засмеялась тоже, чтоб не как его мама, чтоб не гнобить беспрерывной тревогой и жалостью.

В овражке чудесно прятался не только родник, забранный в замшелые древние камни, но и целая рощица боярышника с отчаянно красными ягодками, и так много их, что рябило в глазах.

Пока Валик возился внизу, ставя под тонкую струю бутылку, Ленка пошла вдоль кустов, объедая торчащие ветки и рассказывая на ходу:

— Этот вкусный, кисленький. А этот, крупный — никакой. Тьфу, косточки большие какие. О, вот самый клевый. С длинными ягодами. Сиди, я принесу.

Они устроились на досочке, уложенной на камни, и методично ели ягоды, которые Ленка вытаскивала из кармана и держала в горсти. И были так заняты, и еще устали, что никаких снова взрослых мыслей, а вот — ягоды. И вода среди старых камней. А еще сбоку россыпь нежных сиреневых цветков, что вылезли просто из земли и светили в путанице трав.