Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Есть такая штука, Ленка-Еленка, ее называют иногда любовной лихорадкой, иногда болезнью любви. Нет-нет, не в том смысле, болезнь, а состояние души. Сердца. Человек глупеет, делает ерунду, думает ерунду. И пока она его держит, эта самая лихорадка, кажется больному, что свет клином, что вот — самый-пресамый, и умереть не жалко. И все ему. А уж если нельзя, ууу, так может прихватить, что и с катушек — брык. Вот смотри, давай вместе разберем ситуацию. На.

Он плеснул в стаканчик и сунул ближе к ее руке. Ленка расцепила пальцы, обхватила стакан, рассматривая руки, слушала.

— Первое, он тебе родственник. Значит — нельзя. Второе, пацан совсем, ишь как хитро у вас сошлось. Ты уже вроде как взрослая, по закону, а он — малолетка. Сколько говоришь? Четырнадцать?

— С половиной, — хрипло ответила Ленка.

Гена кивнул. Взял с блюдца тускло-блестящий кусочек копченой ставридки, прикусил, отгрызая краешек.

— Вот. Третье, ты у нас, ежели не соврала, в девицах догуливаешь. А значит, гормоны штормят, голову мутят. Если бы не его возраст, да ваше родство, ну переспали бы. Разок-два. И глядишь, все потихоньку на нет сошло. Ты губу не копыль, я знаю, что говорю.

Он бросил на блюдце обкусанный кусок и вытер пальцы салфеткой, вдумчиво, по-докторски.

— Так что, мой тебе совет, Лена-Елена. Найди себе парня, для секса. А лучше мужчину постарше, чтоб бережно, и с умом, и знал, как предохраниться, и как все сделать с чувством, с толком, расстановкой. И подожди, ну сколько, ну пару месяцев, так думаю. Вот и увидишь, пойдет твоя любовь на убыль, сама. А он, ну пацан же совсем. И красавец. Через годик у него пассий будет, всю шею сотрут, вешаясь. Останешься романтическим воспоминанием, и поверь, будет всю жизнь эти ваши каникулы в сердце лелеять. С тихой радостью. И будет тебе за них благодарен.

— Это не совет, — сказала Ленка, когда он остановился.

— Да?

— Да. Я спрашивала, как нам. С Валиком. А вы… ты то есть, про каких-то мне мужиков. Про секс с ними. Ты вот сказал, инцест. Это на самом деле так? Совсем-совсем нельзя? И почему нельзя? Закон такой? Или, ну как сказать, генетически нельзя, по природе там? Мы проходили на биологии, о вырождении королевских фамилий, там всякое. Но там же куча поколений, и потом уже. Ну и еще, мы же не собираемся, жениться. Куда, он пацан совсем. Но я должна знать, что нам можно. Ты понимаешь, я о чем?

Гена отодвинул бокал, усаживаясь боком, чтоб лучше видеть решительное и мрачное лицо.

— Ого. Вижу, все порешала сама. А он хоть знает, о твоих планах?

— Нет у меня планов, — беспомощно огрызнулась Ленка, — какие планы? Чтоб они были, мне надо знать! Я же старше. И взрослая. Ты сам сказал.

— Стоп! Не кипишуй. А то кинешься сейчас с кулаками. И еще раз повторяю, балда прекрасная. Хочешь рассудить все здраво и разумно, так становись взрослой! У вас с ним никакого секса быть не может! А у тебя — может. И если хочешь планы строить, то не просто может, а должен быть. Безопасный, конечно. И голову даю на отсечение, пока будешь ждать, совершеннолетия своего малолетнего принца, сама поймешь, все твои замирания сердца, все дрожи в коленочках, все это — признаки не любви! А плотского желания! Повезет тебе, найдешь такого любовника, что будешь с ним, как цветок раскрываться. Я тебе песенку не зря мурлыкал. Это все не твое, поняла? Это — общее. У всех такое! Ах, влюбимшись, и сразу все книжки на себя примеряешь, все дурацкие песенки засверкали. Я это знаю. И все это знают. Просто у вас оно — в первый раз. Чтоб ты знала, даже огромную любовь человек может пережить шесть-семь раз за жизнь. А тут, ах-ах, мальчик и девочка в первый раз влюбились.

Он снова остановился, качнулся ближе, кладя ладонь на ленкины пальцы. Понизив голос, сказал, шевеля губами рассыпанные по уху волосы:

— И ко мне ты не зря прибежала. У нас с тобой прекрасно все получится. Поверь. И это не какие-то прыщавые подростки, что не знают, как доставить женщине настоящее удовольствие. А тем более не знают, как ее уберечь от грязи и неприятностей. И никто не узнает, про нас. И твой драгоценный братишка тоже.

Горячее дыхание обдавало щеку запахом рыбы и пива. Ленка отклонилась, вытягивая шею, выдернула руку из-под сильных пальцев, белых, как голые корни.

— А потом я его научу. Да?

— Что?

— Ты так сказал, своей Анжелочке. Про нас. Когда вы с ней. В лаборантской.

Выпалила и покраснела жарко, мучаясь тем, что сейчас ему станет стыдно, за то, что она говорит о тайном тут, в углу пивбара, где за столами уже люди. А Гена после паузы вдруг засмеялся.

— Ах, вот что. Не спала, тайком смотрела-слушала. Ну, я прав, пора уже, лапочка моя, пора, аж пищщить. Эх, Ленка, ну чего ты брыкаешься, послушай умного старшего друга. И все у нас сложится за-ме-ча-тельно!

Голос, бодрый, ласково-насмешливый, гудел над тяжелой столешницей, а потом замедлился и умолк в глухом Ленкином молчании. Гена кашлянул, закрывая локтем бутылку, налил себе вина и выпил, поставил стаканчик рядом с кружкой. Спросил с легким раздражением:

— Ну?