Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Штаны, — шепотом сказала Рыбка, — снял их. Ну и… заставил меня. Я… черт, стыдуха какая. Эти там орут. Двери открыты.

— Оль. Скотина он. Ну, прости, но хоть не трахнул. Прости. Слово такое. Жалко, что он гад будет теперь думать, у вас обычное такое свидание было. Он, может, не вспомнит даже. Гад и сволочь. Дебила кусок. Но все же…

— Он к ним пошел. Забрал мою рубашку. И юбку. Ушел к ним. К девке этой. Ты же, говорит, не хочешь. А будешь орать, меняться будем. Чтоб ко мне значит, пришел этот. Друг его. И я сидела. Там даже простыни не было, чтоб убежать, в ней. И двери открыты, понимаешь? Идти мимо.

— Правильно сидела, Оль. Он сука, но он же трепло, пугал наверное, но все равно. Мало ли.

Оля снова заплакала. Подняла руки, трогая мочки ушей.

— Сережки! Ленк. Он пришел, и… Он их забрал, ты понимаешь? Сережки.

Они были маленькие совсем, колечки из золота, и Ленка Олю без них и не помнила. В шестом классе поломался замочек, Оля потеряла одну, когда катались на портфелях с кургана, по траве. И часа два они ползали на коленках, нашли. Олина мама отдала в ювелирку, замочек починили. Теперь Оля Рыбка сидела на лавочке и горько плакала, трогая пальцами пустые мочки. Ленка молчала рядом. Колька Ганя, да Оля отдала бы ему все, что у нее есть, а если бы попросил, и эти сережки тоже, знала о подруге Ленка.

Плач становился все горше, Ленка обняла трясущиеся плечи, с беспокойством слушая, как вместо прерывистых всхлипов из олиного рта несется монотонный страшный вой.

— Рыбонька, ты что? Блин, тебе надо срочно успокоиться, слышишь? Истерика у тебя.

Плечи дергались, лицо перекосилось, чернел открытый рот. Ленка вскочила, усаживая подругу ровнее.

— Так. Сиди. Я за корвалолом. Сиди, поняла?

Она побежала домой, на ходу вытаскивая ключ, и так же почти на бегу, сунула, поворачивая, влетела в кухню, хватая с полочки темный пузырек. Спохватившись, загремела на сушилке чашками. Помчалась обратно, держа перед собой чашку с водой из-под крана и сжимая в кулаке пузырек. И на бегу споткнулась, когда буквально под ее рукой затрезвонил телефон. Ленка сорвала трубку, падая в ужас от громкости звонка, и от того, что сейчас вдруг скажут что-то страшное. Сказала хриплым шепотом:

— Але?

А внутри уже все рвалось к выходу. Вдруг Оля удерет? И сделает с собой что-нибудь? Она не такая, как Ленка, она однажды наглоталась таблеток, никто не знает, а Ленка знает, это страшный секрет у них был. С клятвой.

— Вы не туда попа…

Она уже хотела трубку бросить, рядом, чтоб не звонили снова, и не перебудили всех, и чтоб мама не увидела, что Ленка носится туда сюда.

— Лен? — сказал далекий голос через шум и треск, — Малая, это ты?

У Ленки ослабели ноги и она привалилась к тумбочке.

— Валик? Панч?

— Лен, подожди, я сейчас, минуту, да?

— Панч? Я не могу! Валька?

В трубке стояла тишина, шум и далекий треск и там, за треском его голос, кому-то что-то говорит, быстро и непонятно, а Ленка переминается, и кажется, растягивается, как резиновая, пытаясь одной своей стороной вытечь в полуоткрытые двери, а другой приклеиться к трубке.

— Валька, — она почти плакала, уже отрывая трубку от уха, — Панч, какой же ты дурак! Я тебя люблю, Валик Панч.

Трубка летела вниз, маленький голос оттуда сказал «Мала…», а Ленка уже кинула ее, не успев себя остановить. И вылетела из квартиры.

Помчалась по дорожке мимо скамеек, очень вовремя, хватая за рукав уходящую Олю.

— Куда собралась? Так, быстро села!

— Уйди. Не трогай меня!

— Скажите, цаца какая! Сядь!

Ленка тащила ее обратно, через кусты, усадила и, садясь рядом, сунула чашку, плеская на колени водой. Свернула колпачок, и затрясла пузырьком над чашкой.

— Пей. Оля пей. Рыбочка, давай. Молодец, хорошо.

Обняла, чувствуя под запястьем мокрые волосы и мокрую щеку. И стала укачивать, шепча всякие бессвязные мелочи.

— Все хорошо, Оль, все нормально. Хочешь, у меня поспи. Я еще тебе валерьянки там. Нет. Ну посиди еще, я тебя провожу.

— Домой, — тоскливо сказала Оля, приваливаясь к ней, — домой хочу. Спать.

— Правильно. Только поклянись мне, что ничего не сделаешь, да? Я утром приду. Хочешь в семь утра приду?

— Не-ет. Мои уедут. В девять. На огород.

— Я в девять приду. Пойдем, да?

Они снова встали. И медленно пошли по пустому двору, мимо кустов, скамеек и деревьев, мимо палисадников с тюльпанами и нарциссами, бесшумных ночных кошек. Мимо художественных мастерских под бетонным козырьком, где когда-то сидели втроем, с пьяной Викочкой Семки. Прошли забытую «серединку», над которой ронял лепестки старый абрикос, и темнели окна Сережи Кинга.

Ленка довела Олю к самой двери, и та, открыв, качнулась к ней, обняла целуя в щеку, и сразу же откачнулась, вытирая губы. Ленка досадливо рассмеялась.

— Успокойся. Чтоб ты знала, я уже с Кингом. Того на этого. Только Викусе не говори, ладно?

— Вот черт. Наш пострел, везде поспел, значит?

Ленка снова засмеялась, радуясь, что Оля шутит. Встала, упирая руки в бока и выставляя бедро. Промурлыкала роковым голосом:

— Да вот. Такая я бэд гёл, Рыбища. И ничего, видишь, не помираю. Наплюй, Олька, выживем. Ясно? Не дождутся, суки.

— Тише ты. Мать услышит.