Дискотека. Книга 2 [СИ]

Ленка вдруг стала куклой, совсем без своих движений, но быстрой и гибкой, потому что он был намного сильнее ее. И больше. Делал так, чтоб она двигалась, и она мягчала, поддаваясь, чутко слушая всеми суставами, кожей, где и в какую сторону нужно согласиться с его пальцами, на секунду раньше, чем он надавит, приказывая движением. И движения, сперва медленные, убыстрялись, как танец, который Ленка увидела, со стороны, будто в том самом зеркале, и двое правда, были удивительно красивы. Прекрасны. На широком диване, который никогда не складывался и, наверное, никогда не стоял без простыней и подушек.

— Опять не кончила, — сказал Кинг с упреком, когда снова лежали смирно, почти не размыкаясь, переплетя ноги.

Потянулся за часами, которые валялись на полу, рядом с джинсами, и Ленка засмеялась — на белой заднице пламенел отпечаток ковра россыпью красных точек.

— Прибегай ночевать, Леник, — Кинг надел часы, щелкнул застежкой браслета, — не сегодня, ну скажем, в пятницу, а? Хочу с тобой поспать всю ночь, храпеть, придавить к стенке, чтоб утром жаловалась. Потом яичницу сделаем. Хочешь, вина возьму, напою как поросенка, а ты мне истерику закатишь среди ночи. Пьяную. Чего смеешься? Нет, я не понял, я тут горы златые, а она хихикает.

— Сережа, в тебя влюбиться можно, только за это вот, как ты болтаешь.

Кинг встал, голый, в часах на руке, погладил живот.

— А еще у меня кубики, видишь? — похвастался и сам рассмеялся тоже, — подъем, Леник, пора мне бежать.

Ленка села, убирая за спину волосы. Воспоминание о телефонном разговоре пришло, даже какие-то фразы припомнились, а думала, не услышала ни слова.

— Сегодня, — сказала, как прыгнула в воду с высоты, — сегодня приду, а потом не могу уже. Прийти?

Протянула руку за трусиками. Медлила взять, внимательно ожидая, как ответит. Кинг не замялся ни на секунду, покачал головой, суя ногу в штанину.

— Нет, котик-бормотик, сегодня дела. Ну, будут еще у нас ночи. Давай, в темпе.

Одеваясь, Ленка ругала себя, пока он там снова плескал водой в ванной и звякал чем-то. Проверила, называется, а вдруг перезвонит этой, с которой говорил («вечерком сегодня, лап, ну отлично, жду»), и поменяет планы. Из-за Ленки. Не поменял.

Уже в подъезде, дожидаясь, когда закроет два замка на двери, она вдруг спросила:

— А с Ниночкой ты спал?

Повернулась на его молчание, добавила, обращаясь к широкой спине в синей коттоновой куртке:

— Спал. Я ж вижу, спал. Это она придет, да? Вечерком, лап.

Кинг сунул ключи в нагрудный карман, пошел рядом, застегивая его на пуговицу. Шаги шуршали и постукивали одновременно. Это потому что пыльно, подумала Ленка и задержала дыхание. В квадратном окошке над лестничным пролетом и, правда, кружились бесчисленные пылинки.

Перед выходом, который казался открыткой с нарисованными по краям ветками сирени — белой и фиолетовой, Кинг взял ее локоть, потянул, ставя рядом. Сказал сверху слегка раздраженным голосом:

— Я Нинку знаю уже год. Тебе дальше говорить?

— Не надо, — Ленка хотела выдернуть локоть из его пальцев, но не стала.

— Димон только сейчас на человека стал похож, а так на него западали одни поблядухи, на машине покататься. Всех телок попилиться я ему подгонял. И Нинку тоже. Для друга не жалко.

— Подарил, значит. Насовсем? Или напрокат?

Она закрыла глаза, испугавшись собственных слов, но тут же открыла их снова, боясь, вдруг что случится. Прилетит затрещина… или локоть вот.

Но он отпустил ее руку, от неожиданности Ленка качнулась и снова встала прямо.

— Леник, будешь много язвить, я тебе врежу. Будь умницей, не порть, что имеешь. Так, сейчас постой, я выйду, а ты через пару минут. Ясно?

На ее кивок улыбнулся, прижал к себе и отпустил. Скрылся в рамке, увитой сиреневыми кистями. Сверху мимо неподвижной Ленки прохромала грузная тетка, заполнила собой проем и ушла, кыская и вертя седой головой.

Ленка постояла еще минуту и вышла следом, снова увидев себя со стороны. В рамке весенней зелени, с пылающими щеками, будто Кинг уже сделал то, что пообещал. Врезал. Наверное, это шутка такая. Не мог же он говорить серьезно. Многие орут, сердясь, «убью», но не убивают же. Но на сердце было тоскливо, и щеки горели, причем одна пылала сильнее, как от удара.

«А сама виновата» пришел в голову наставительный мамин голос, она всегда так говорила, сколько Ленка помнит себя, и ведь правда, во всем и всегда можно свою вину найти. А сейчас виновата вообще кругом, со всех сторон. Вместо того, чтоб школа-экзамены-поступать. И знать, какой жизненный путь и прочее. — Она прыгнула в койку, сперва к Пашке, потом почти сразу к Сереге, и вот уже на море были, считай, вчетвером голые. Конечно, сама виновата, чего теперь плакать и жаловаться.