Глаза у нее наполняются слезами, но я не повторяю своего вопроса. Мы с тобой очень сильные, Нина, это я повторяю уже себе, пока мы съезжаем со щебенки и наконец попадаем на асфальт. Значит, мы в поселке. Не знаю, который теперь час, но на улицах нет ни души. Где, интересно знать, покупают воду в таком месте, если здесь все как один спят? Я тру глаза.
Мне хочется поскорее умыться. Слишком много яркого света для столь раннего утра.
Мне как будто что-то мешает, как будто что-то попало в глаза. Блики на асфальте и на сточных трубах на бульваре. Я опускаю солнцезащитный козырек и достаю из бардачка темные очки. Каждое лишнее движение дается мне с большим трудом. Чтобы спастись от режущего света, я прикрываю веки, но ведь так невозможно вести машину. А еще тело, Давид. Ужасно зудит все тело, Давид. Это черви?
Нет, Давид, такого просто не может быть, да и что Нина станет делать в машине одна? Нет, ради бога, это уже сейчас, да? Да, сейчас. И я в последний раз вижу Нину. Там, впереди, что-то появилось на улице, что-то приближается к перекрестку. Я еду медленнее и еще ниже опускаю веки. Это трудно, Давид. Мне очень больно.
Что значит мы?
Какие-то люди. Я торможу и вижу их, да, они переходят улицу буквально в нескольких сантиметрах от моей машины. Зачем столько людей собралось вместе в такой час? Хотя тут много детей, вернее, тут почти одни только дети. Зачем им вздумалось переходить улицу в такой час?
На переходе с каждой стороны стоит по женщине, они следят, чтобы вы без риска перешли улицу.
На женщинах такие же фартуки, как и на медсестре из пункта скорой помощи.
Дети здесь самого разного возраста. Мне трудно смотреть. Я наклоняюсь над рулем. Но ведь есть в поселке и здоровые дети?
Они ходят в школу?
– Мамочка? – спрашивает Нина.
Глаза у меня слезятся, и я крепко прижимаю к ним ладони.
– Мамочка, а вон и та девочка, у которой голова большая-пребольшая.
Я на секунду приоткрываю глаза. Девочка из “Товаров для дома” неподвижно стоит перед нашей машиной и смотрит на нас.
Да, так оно и есть, ты ее подталкиваешь.
Как много детей.
Какие странные дети. Они… Не знаю, все тело у меня горит. Дети с разного рода уродствами. У них нет ресниц, нет бровей, кожа красная, очень красная, а еще она покрыта струпьями. Но таких, как ты, мало.
Не знаю, Давид. Может, более нормальный? Вот проходит последний. Теперь их догоняет и вторая женщина. Она, прежде чем присоединиться к остальным, бросает на меня быстрый взгляд. Я открываю дверцу машины. Все вокруг почему-то кажется мне очень белым. Я не перестаю тереть глаза, потому что ощущение по-прежнему такое, будто туда налетело сору.
Да. Была бы тут вода, я могла бы умыться. Я выхожу и стою, опершись на машину. Думаю об этих женщинах.
– Мамочка… – Теперь Нина плачет.
Наверное, если бы они дали мне хоть каплю воды… Но мне очень трудно думать, Давид. Мне так плохо и так хочется пить… Я чувствую смертельный ужас, и Нина не перестает звать меня, и я не могу хотя бы взглянуть на нее, да и вообще практически ничего больше не вижу. Вокруг все затянуто белым, и теперь уже я сама зову Нину. Ощупываю машину и пытаюсь вернуться назад.
– Нина, Нина, – говорю я.
Все вокруг такое белое. Руки Нины касаются моего лица, но я резко их отталкиваю.
– Нина, – говорю я. – Позвони в дверь любого дома. Позвони и скажи, чтобы они набрали номер нашего папы.