Дистимия

– Сейчас главное – не тревожиться. Вам прописали месячный курс. Это эффективная и прогрессивная методика, а доктор Рыжов…

– Пошли вы! – произнес я и положил телефон на пол динамиком вниз.

Пошли вы!

Серия ударов по двери заставила меня очнуться.

– Я жив! – крикнул я. – Не ломайте дверь.

21

В тот вечер я остался без кино. Рыжов пригласил меня к себе на психотерапевтическую кушетку, предложил апельсиновую жвачку и, разыгрывая сочувствие, справился о настроении.

– Посмотрю я на ваше настроение, – сказал я, – когда мэру надоест этот экспериментальный проект и вас выкинут на улицу. Тогда ваш максимум – мыть полы в травмпункте.

– Вас беспокоит, как с вами обошелся Август Анатольевич? – спросил Рыжов.

– Вы лучше о своем будущем подумайте, а не о моем беспокойстве.

Рыжов покачал головой. Наверное, он ощущал себя по меньшей мере Лаканом.

– Вы не только грубы, но и несправедливы, – сказал «Лакан». – Ищете подвох, строите безумные теории. Я вам неоднократно говорил, что в реабилитационном центре вы оказались благодаря Августу Анатольевичу. Вы не верили. Теперь вы все равно отрицаете правду, хоть и убедились, что я не лгал.

– Какую именно правду?

– Вы снизили к себе требования. Вы не успеваете за эпохой. Это непростительно, тем более для тренера, человека передовой и прогрессивной профессии.

– Зато вы такие передовые и прогрессивные, что свихнуться можно.

Я отвернулся к стене. Рыжов выдержал паузу, пока я снова не обратил взгляд в его сторону.

– Чтобы признать собственные ошибки, нужно мужество. Вам мужества недостает.

Гад в открытую издевался надо мной, прекрасно понимая, что разговор с шефом выжал из меня все соки. Заряд иссяк, и я мог лишь вяло огрызаться. Невероятно, что всего несколько часов назад эта невозмутимая туша отступала под моим натиском.

– Вы должны меня благодарить, – сказал Рыжов. – Любой другой на моем месте отчитал бы вас публично. Застыдил бы посреди «Битвы страждущих» или на ужине.

– Чтобы застыдить меня, вы разрушили бы позитивную и креативную атмосферу, которую тут с усердием выстраиваете? Сомневаюсь.

– О, атмосфера бы лишь укрепилась. Коллективу идет на пользу наличие изгоя. Изгой сплачивает вокруг себя остальных, оздоравливает группу.

– Удобная позиция для того, кто не собирается быть изгоем. Кроме того, не думаю, что вы оставите без последствий мой сегодняшний трюк. Учитывая, как ловко я увел телефон из-под вашего носа.

Теперь, когда я проиграл, не было смысла прятаться за любезностью и осторожностью, поэтому я говорил с Рыжовым начистоту.

– Наказание последует, – заверил психолог. – Мы введем вас в инсулиновую кому.

Я привстал на кушетке.

– Шутка. Скорее всего, вы задержитесь в центре. На месяц или два. Также я пропишу вам таблетки, которые понизят ваш уровень тревожности. Гарантирую, вы привыкнете. Научитесь ценить нашу заботу. Даже попросите назначить вас дежурным.

Сейчас бы броситься на него, схватить за горло, приставить острым концом ручку к сонной артерии. Жаль, что это из области фантастики. Я слишком выдохся.

– Для чего все это? – поинтересовался я.

– Чтобы вы избавились от дистимии. – Рыжов поднял указательный палец. – И хронических заблуждений, что не менее важно.

– Нет, я в общем. Для чего вы пичкаете нас тренингами, мастер-классами, пилатесом? Чтобы затем стричь? Или доить?

– Вы ищете заговор там, где его нет. Считаете, что мы делаем из вас аморфную массу, которой легко управлять. А это не так, иначе бы мы загружали вас иными вещами. Развлечениями, порнографией, красивыми обещаниями.

– И я не понимаю, почему вы не пользуетесь этими проверенными методами.

– У нас иные цели. Мы расширяем кругозор, развиваем скрытые грани личности, совершенствуем тело и дух…

– Ясно, что вы даете иллюзию развития, – сказал я. – Вопрос тот же: для чего все это? Вы ведь не считаете, что мастер-класс по леденцам расширяет кругозор и что-то там совершенствует?

– Вы не в себе, Максим Алексеевич. Прекратите искать врагов вокруг. Ваш главный враг внутри.

С этими словами психолог отправил меня в комнату. Перед сном к нам вошел дежурный и протянул мне пронумерованные таблетки и стакан воды. Дежурный скрестил руки на груди и безотрывно следил за каждым моим движением, пока я не проглотил таблетки.

Следующим утром ситуация повторилась.

Это определенно были нейролептики. Я заметил, что медленнее соображаю, чаще зеваю, хуже распознаю полутона, а при передвижении подстраиваюсь под ритм тех, кто рядом. Над моей головой словно зафиксировали планку ростомера, надавив на самую макушку.

Чтобы притормозить распрямление извилин, я предпринимал действия. После кинопоказа наступало свободное время, которое все заполняли по-разному. Кто обсуждал дневные лекции, кто играл в настольные игры, кто учился писать картины под надзором специально обученных для этого дежурных. Я брал в руки Честертона и упорно собирал воедино слова, разбегавшиеся под сбитым прицелом ускользающего внимания. Отец Браун всякий раз опережал меня и первым разоблачал преступника.