Дисциплинарный санаторий

«Ньюспик», вместе с телескрином обязанный постоянно напоминать читателю, что дело происходит в будущем, действительно принадлежит настоящему (и Оруэлла и нашему) и будущему. Вульгаризация, упрощение и смешение языков — феномен нормальный. Происходит это повсюду, со всеми сразу языками мира и во множестве форм. Например, вкрапление английского в языки мира. «Франгле» — испорченный английским французский существует, и плацдарм его расширяется. Но вовсе не с помощью «мужчин в черных униформах и с дубинками в руках», но добровольно, согласно необходимости и желаниям масс.

Основную предпосылку, на которой держится интрига «суперкниги», то, что в будущем внебрачный секс будет караем «пятью годами исправительных лагерей» (в лучшем случае), Оруэлл придумал сам, а не заимствовал из опыта прошлого, посему неправдоподобность резко бросается в глаза. Не говоря уже о воспеваемом всеми режимами семейном содружестве противоположных полов (семья — священная единица для советского и гитлеровского режимов, для Петена вчера и для Раймона Барра и Рейгана сегодня), секс был законным и заслуженным правом немецкого солдата, офицера и партийного чиновника: публичные дома сопровождали немецкую армию. Второй человек в СССР после Сталина, глава грозного НКВД Лаврентий Берия, разъезжал в авто по улицам Москвы, выискивая красивых юных девушек. Идиоту известно, что сексуально удовлетворенный гражданин менее склонен интересоваться социальными проблемами. Казалось бы, уже находящаяся у власти партия должна быть заинтересована в том, чтобы население сублимировало часть своей энергии (хотя, разумеется, власть всегда предпочитает упорядоченный секссоюз). Лишь сумасбродная, умопомешавшаяся власть способна вдруг запретить секс (хотя бы и только членам правящей Партии) и сурово карать за нарушение запрета. Фраза Оруэлла, характеризующая сексуальный акт Винстона и Джулии: «Это был удар, направленный против Партии. Это был политический акт»,— нонсенс. Звучит, однако, красиво, как «встреча швейной машинки и зонтика на столе для анатомирования трупов». (Кстати говоря, между лотреамоновскими «Песнями Мальдорора» и «1984» существует определенная, невменяемая, летучая похожесть, как один кошмарный сон похож на другой.)

У персонажей Оруэлла отсутствует честолюбие, нет у них даже человеческой жажды власти или ненависти к тем, кто эту власть оспаривает. (Ее, впрочем, никто в книге и не оспаривает.) Они повинуются машинной логике или, может быть, даже квантовой механике. Непонятно, почему О'Брайян выбирает в жертвы совсем ничтожного Винстона Смифа, почему он и Полиция Мысли затягивают Смифа в сеть, словно агенты ФБР, затягивающие американского сенатора в скандал с целью свалить его. К середине книги выясняется, что за Смифом следили с самой первой страницы, читали его дневник, следовали за ним в кварталах «пролов», подослали агента — хозяина антикварного магазина, наблюдали (через спрятанный за гравюрой телескрин) его акты любви с Джулией… Арестованному Смифу «готический» злодей О'Брайян (образ следователя-инквизитора, позаимствованный у Достоевского?) адресует театральные речи, простительные разве что школьнику, выкручивающему руки другому школьнику в темном углу здания школы. «Когда вы наконец сдадитесь нам, это должно быть сделано по вашей собственной, свободной воле…» — шипит он. Невозможно поверить в серьезность супервласти, один из высших чиновников которой ведет себя, как опереточный злодей. Знаменитая сцена пытки (несостоявшейся) крысами сделана мэтром Оруэллом в манере Эдгара По, устарело-патриархальной. (Но эффекта он добивается, ибо само слово rat[3] y большинства населения земного шара вызывает неприятнейшие эмоции.)

Все большее число людей занимается Смифом по мере приближения конца книги, и все большее раздражение вызывает Винстон Смиф. Почему они возятся с больным варикозом с пятью вставными зубами, не могущим наклониться без боли в костях, преждевременно состарившимся чиновником министерства Правды? Фактически, Смиф — законопослушный гражданин. Он аккуратно ходит на работу и даже находит в своей работе известное удовольствие. Подавлять волю Смифа нет нужды, она у него подавлена еще на первой странице книги. Все, чем занимаются О'Брайян (государство Океания в его лице, Партия и Большой Брат) и Оруэлл, следя за уже бескрылой мухой на стекле, время от времени ловят ее и отрывают по одной ножке мухи. Отпущенная опять на стекло, как она станет себя вести?

Если муха (Винстон Смиф), может быть, и убедителен в своей ничтожности, то отрывающий ей ножки Большой Брат (О'Брайян, Партия) неудался. Не хватило таланта у мистера Оруэлла. Ясно, что он хотел сделать книгу о «чистом» насилии. Но получилась карикатура, будущее в стиле романов для консьержек. «Божественный» маркиз в «120 днях Содома» преуспел в той же цели куда больше. (Что до меня, я предпочитаю футуролога Герберта Уэллса и его «Машину времени».)