Дитя божье (ЛП)

Ручей бешеными крыльями забил по его ногам. Баллард пошатнулся, восстановил равновесие, перехватил груз и пошел дальше. Он еще не успел дойти до русла ручья, как вода уже доходила до колен. Когда она дошла ему до пояса, он начал громко ругаться. Обращенные к воде яростные призывы отступить. Любому, кто наблюдал за ним, было ясно, что он не повернет назад даже если ручей поглотит его. Так и случилось. Он был по грудь в воде, осторожно продвигаясь на цыпочках и смещаясь вверх по течению, когда на него с шумом обрушилось бревно. Он увидел его и начал ругаться. Оно крутилось, обратившись своим широким боком к нему и надвигалось с какой-то одушевленной злобой. Мразь, — закричал он на него, хрипло клекоча в реве воды. Оно надвигалось, покачиваясь и неся с собой окружавшую его по периметру прокладку бледно-коричневой пены, в которой плавали грецкие орехи, веточки, тонкое горлышко бутылки, качающееся из стороны в сторону словно метроном.

Черт побери. Баллард толкнул бревно стволом винтовки. Оно стремительно налетело на него и он схватился за него рукой, сжимающей винтовку. Ящик опрокинулся и поплыл.

Баллард и бревно неслись по порогам ниже брода. Баллард потерялся в столпотворении звуков, винтовка в руке была поднята вверх, как у какого-то безумного героя или потрепанной пародии на патриотический плакат, выплывший из болота, а рот широко раскрыт для выкрикивания клятв, пока бревно не плюхнулось куда-то в глубину, закрутилось, и вода не сомкнулась над ним.

Он всплыл, хрипя и отплевываясь, и стал пробиваться к ивам, которые обозначили затопленный берег ручья. Он не умел плавать, но разве он мог утонуть? Гнев, казалось, поддерживал его. Похоже, здесь сработала какая-то защита. Посмотрите на него. Можно сказать, что он, как и вы, держится на своих ближних. Он заселил берег людьми, взывающими к нему. Раса, которая сосет кровь искалеченных и обезумевших, которая хочет, чтобы их дурная кровь вошла в них, и стала их собственной кровью. Им нужна жизнь этого человека. Он слышит, как они ищут его во тьме, выкрикивая ругательства. Как же он тогда держится? Или, вернее, почему эти воды не берут его?

Добравшись до ив, он подтянулся и обнаружил, что стоит в воде едва ли на фут. Он повернулся и потряс винтовкой, глядя попеременно то на разлившийся ручей, то на серое небо, с которого все так же беспрерывно лил серый дождь, и проклятия, раздававшиеся над грохотом воды, долетали до горы и обратно, как эхо из окон Бедлама.

Выбравшись на возвышенность, он разрядил винтовку, складывая патроны в карман рубашки, и начал разбирать ее, вытирая воду с оружия указательным пальцем и продувая ствол, что-то бормоча при этом про себя. Вытащив патроны, он как мог высушил их, перезарядил винтовку и вставил патрон в патронник. Затем он рысью направился вниз по течению.

Единственное, что он нашел, — это ящик, но он был пуст. Когда он спустился далеко вниз по течению, ему показалось, что он видит игрушечных медведей, покачивающихся на волнах, но они пропали из виду за деревьями, а он был уже ближе к шоссе, чем ему хотелось бы, и поэтому повернул назад.

В конце концов он перебрался выше в горы. Крутое и черное ущелье, в котором пел дикий поток. Баллард на поросшем мхом бревне, согнувшись под своим измазанным грязью матрацом, шел осторожно, держа винтовку перед собой. Как бела вода, как неизменна ее форма в стремительных потоках внизу. Какие черные скалы.

Когда он добрался до лаза на горе, матрац был настолько тяжелым от дождевой воды, что он зашатался. Он пролез через дыру в каменной стене карстовой воронки и втащил матрац за собой.

Всю ту ночь он таскал свои пожитки и всю ночь шел дождь. Когда он протащил последний гнилой, покрытый плесенью труп через лаз и спустился в темный и капающий коридор, дневной свет уже пробился бледно-серой полосой в плачущем небе на востоке. Его следы в черных листьях леса со следами каблуков выглядели так, словно здесь проехала небольшая повозка. Ночью все замерзло. Он прошел через травяное поле, покрытое ледяной паутиной и вошел в лес, где деревья были скованы льдом. Каждая веточка напоминала маленькие черные косточки в стекле, которые плакали или разбивались на ветру. Брюки Балларда замерзли, превратившись в два барабана, которые громыхали на его лодыжках, а пальцы ног в ботинках застыли и потеряли чувствительность.

Он вылез из лаза посмотреть на день, почти рыдая от усталости. Ничто не двигалось в этой мертвой и сказочной пустоши: лес, украшенный гирляндами морозных цветов, сорняки, выбивающиеся из белых хрустальных фантазий, как каменное кружево на полу пещеры. Он не переставал сыпать проклятиями. Какой бы голос ни говорил с ним, это был не демон, а какое-то старое «я», которое время от времени появлялось во имя здравомыслия, рука, которая помогала ему выбраться из ямы его губительного гнева.