Дитя Дракулы

Заинтригованный письмом доктора Уэйкфилда, а прежде всего снедаемый желанием хоть ненадолго покинуть стены этого консультационного кабинета, я отправился в Перфлит, в свою старую психиатрическую лечебницу.

Во все время путешествия – сначала на поезде, а от перфлитского вокзала на пролетке (которой правил неразговорчивый извозчик грубой наружности) – меня не оставляло ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое, в свою прежнюю жизнь. Воспоминания толпились на каждом углу, прогуливались по каждой улице, витали над каждым полем. Я думал, они померкли со временем, но, вернувшись к ним сейчас, обнаружил, что они до жути яркие и живые.

Подъезжая по знакомой извилистой аллее к лечебнице, неумолимо вырастающей в поле зрения, я увидел, что похвальбы Уэйкфилда насчет модернизации весьма обоснованны. Казалось, даже самая форма здания претерпела изменения: если раньше оно представляло собой угрюмый приземистый барак, то теперь, после реконструкции, выглядело более длинным, гладким и безликим.

Выйдя из пролетки и поблагодарив хмурого извозчика, я увидел доктора Уэйкфилда, поджидающего меня у входа.

– Сьюворд! – Он шагнул мне навстречу, протягивая руку.

Невысокий ухоженный мужчина, он на десять с лишним лет моложе меня, но я тотчас отметил (со злорадством, которого теперь стыжусь), что волос у него значительно меньше. Его соломенная шевелюра, всегда жидковатая, уже отступает от лба подобием морского отлива.

– Большое спасибо, что приехали, – сказал он. – Понимаю, из Лондона в Перфлит добираться не очень удобно.

– Вовсе нет, – возразил я. – Для меня поездка вполне привычная. В свое время я часто катался туда-обратно. Однако мне любопытно узнать конкретную причину вашего приглашения.

– Входите, дорогой друг, и я вам все объясню.

Я переступил порог своей бывшей клиники. Даже запах здесь изменился с моих времен. Холл чистый и опрятный, в воздухе висел смешанный аромат скипидара, мыла и какой-то душистой мастики, мне незнакомой. Думаю, по многим причинам нынешняя обстановка гораздо больше способствует выздоровлению пациентов, чем прежняя. Тем не менее я остро почувствовал, что мне не хватает особого характера и духа, свойственного старой лечебнице. И тотчас же с тоской осознал свой возраст, не в первый уже раз.

– Думаю, мы начнем с чаю в моем кабинете, – продолжал Уэйкфилд энергичным хозяйским тоном, – а продолжим экскурсией по клинике. Времени для разговоров будет предостаточно.

– Доктор Уэйкфилд, я знаю, сколько у вас работы. Почему бы вам просто не сказать, что именно побудило вас вызвать меня? – Я попытался улыбнуться. – Такое мое предложение вызвано исключительно желанием избавить вас от всяких неудобств, связанных со мной.

Моя прямота явно изумила Уэйкфилда.

– Хорошо. Как вам будет угодно. Разумеется, я ценю вашу заботу. Полагаю, однако, я могу не просто изложить вам причины моего приглашения, но и показать. Прошу вас, пойдемте со мной.

Он зашагал прочь, я последовал за ним умышленно неторопливой походкой. Уэйкфилд повел меня из холла вглубь здания. Мы миновали ряд приемных помещений, которые выглядели бы более уместно в каком-нибудь казенном учреждении, нежели в медицинском заведении, где занимаются лечением душевных расстройств.

Преодолев приемную зону, мы оказались в самом сердце лечебницы, где располагались камеры с пациентами. Теперь передние стены камер были стеклянные, что давало возможность наблюдать за душевнобольными, словно за животными в загонах и клетках зоопарка. Поведение пациентов поразило даже меня, который в своей жизни видел не только все, что знакомо любому практикующему медику моей специализации, но и очень многое, что лежит за пределами обычного врачебного опыта.

Слезы, страдальческие вопли, разного рода мольбы и призывы не произвели бы на меня впечатления, ибо за годы практики сердце мое очерствело и чувствительность притупилась. Однако, пока мы шагали вдоль рядов больничных камер, я наблюдал нечто совершенно беспрецедентное.

Все без исключения пациенты безмолвствовали и даже не двигались. Некоторые стояли у стен своих камер, остальные сидели на узких койках – с закрытыми или незряче уставленными в пустоту глазами, словно погруженные в молитву. Все до единого были на редкость апатичны.

– Как вы такого добились? – спросил я главного смотрителя этих больных, который резво шагал впереди с самодовольным видом. – Правда, сэр, как вам это удалось?

– Успокоительный препарат, – ответил Уэйкфилд, не сбавляя шага и не оглядываясь. – В весьма значительных дозах для всех, кому требуется. Он делает пациентов послушными и дает необходимое время для исцеления душевных ран.

– То есть вы просто поддерживаете в них такое вот состояние тупой покорности? – возмутился я.

– Результаты очень хорошие, – сказал Уэйкфилд мягким тоном, каким викарий укоряет прихожанина, посмевшего затеять с ним богословский спор. – А выгоды превосходят любые разумные ожидания. Возможно, вам попадалась моя прошлогодняя статья на эту тему в «Ланцете»?

– Я немного отстаю со своим чтением.

– А, ясно. Когда наверстаете, пожалуйста, сообщите мне свое мнение.