Дитя эпохи

– Вы будете вместо Мулина, – сказал композитор, глядя мне в глаза, как гипнотизер. И он тут же в двух словах объяснил мне задачу. Предстояло сыграть сцену из оперы. Это была детективная опера, которую композитор сам сочинил. Певец Леша и его партнерша поют сцену расставания. Певец изображает уголовного типа, а певица его мать. Тут входит милиционер и говорит: «Встаньте!» Дальше они еще немного поют, а потом милиционер говорит: «Следуйте за мной!» То есть не говорит, а поет. В опере всегда поют.

Партию милиционера пел отсутствующий Мулин. Значит, теперь должен был петь я. Мне даже интересно стало, что из этого выйдет.

– Следите за мной, – сказал композитор. – Я дам знак и вы споете: «Следуйте за мной!»

– На какой мотив? – спросил я.

– Все равно! – махнул рукой композитор. – Тут уже не до мотива.

– Меня публика узнает, – сказал я. – Я им лекцию о физике читал, а тут вдруг пою…

– Леша, прилепи ему усы, – сказал композитор.

Пока мне прилепляли усы и напяливали фуражку, поэт и футбольный комментатор уже закончили. Я взглянул в дырку на аудиторию и увидел, что она переполнена. Это комментатор постарался. Ответственный вышел и объявил сцену из оперы. Публика потихоньку стала расползаться.

Композитор сел за фортепиано и заиграл. Леша с партнершей запели. Текст Леши был совершенно уголовный. Певица его задушевно увещевала. Я должен был вступить после слов: «Нужно было расколоться, но нет, не могу».

Они попели минут десять, и Леша красиво исполнил:

– Нужно бы расколоться, но нет, не могу…

Я выпрыгнул на сцену, как чертик из коробочки. Есть такая детская игрушка на пружинке. Публика насторожилась, увидев милицейскую фуражку. Я раскрыл рот как только мог, чтобы пропеть свое слово, и тут у меня отвалились усы.

– Я же тебе говорил, что он все врал про физику! – закричал в первом ряду какой-то голый молодой человек. – Он артист!

Я поспешно поднял свои усы и приложил их обратно к губе под носом. Придерживая усы одной рукой, я рявкнул голосом Шаляпина:

– Встаньте!

Старушки в аудитории поспешно вскочили на ноги.

– Да я не вам! – сказал я, обращаясь к старушкам. Они продолжали стоять, как заколдованные.

Певец Леша встал и посмотрел на меня исподлобья.

– Двинь ты ему и чеши! – посоветовал певцу тот же парень.

Певец пошел на меня, как медведь. Не знаю, может быть, так и полагалось по либретто. Но мне это не понравилось. Я отступил на шаг и провел рукой по бедру.

– У меня пистолет, – пропел я. – Он заряжен.

– Врет! – убежденно выкрикнул парень.

Композитор от растерянности продолжал наяривать на фортепиано. Старушки скорбно молчали. Я ужасно разозлился, что мне этот тип не верит, вытянул указательный палец в виде пистолета и громко пропел:

– Кыхх!

Леша, видимо, был настоящим актером. Он жил по законам сцены. Поэтому он без звука рухнул на пол. А я совсем вошел в азарт.

– Ну, кого еще? – заорал я и повернулся к композитору. Тот прекратил играть и поднял руки вверх. Все старушки тоже подняли руки вверх. Голая молодежь была в восторге.

– Следуйте за мной! – победоносно закончил я, повернулся и ушел.

За мной последовали композитор и певица. Леша продолжал с минуту лежать для убедительности, а потом встал, раскланялся и тоже ушел. Старушки, крестясь, принялись покидать аудиторию.

Бедный Мулин, вероятно, кусал себе локти, когда услышал об этом моем триумфе. А композитор сказал, что я рожден для оперной сцены.

Taken: , 1

Вода

Раздался звонок, и я открыл дверь. На пороге стоял мужчина в шлеме мотоциклиста. Он вызывающе посмотрел на меня и сказал:

– Я ваш сосед снизу.

– Очень приятно, – сказал я.

– А мне не очень приятно, потому что у меня течет.

– Что именно у вас течет? – предельно вежливо осведомился я.

– Вода. С потолка. Я приехал, а она течет. Вот пойдемте, посмотрим.

Я охотно согласился, хотя при желании мог представить себе, как она течет.

Мы спустились на восьмой этаж. По лестничной площадке прохаживался какой-то тип в пижаме и шлепанцах.

– Акт будем составлять или как? – спросил он мотоциклиста.

– А что такое?

– Вчера молотком стучал, а сегодня протечка. На мотоцикле разъезжаешь, а у меня два часа течет. Долото куда-то запропастилось, а то дверь тебе надо было сломать, вот что!

– Значит, и у вас течет? – обрадовался мотоциклист. Я тут ни при чем. Это все девятый этаж! Посмотрим сначала у меня, а потом к вам.

Потолок у мотоциклиста был красивый, как акварель. Он плакал крупными, увесистыми слезами.

– Побелка пятнадцать рублей, мытье полов – пять, – резюмировал Седьмой этаж.

Я мысленно умножил на два, и мы спустились ниже. В квартире на седьмом этаже шла оживленная полемика, в которой участвовали хозяйка с шестого этажа и жена типа в шлепанцах.

– Вот он! – сказали Седьмой и Восьмой, вводя меня в квартиру, как арестанта.

– Господи! Что за люди! В такой момент! – сказал Шестой этаж. – У нас же дитё купают! Оно же простудиться может!

На ходу оценив ущерб, мы двинулись на шестой этаж. Купание было в полном разгаре. Всем пришлось включиться. Мотоциклист следил за температурой воды. Седьмой этаж давал советы, а я поддерживал головку дитя на нужном уровне.