Дитя и болезнь. Неведомый мир по ту сторону диагноза

Больница пугает ребенка болью, неизвестностью, запахами, белыми халатами. Поняв, что это за место, дети не хотят возвращаться в ее стены после перерыва в курсе лечения. Те, что помладше, устраивают истерики. Родители пытаются заманить их в больницу – точнее, они выманивают их из дома, а потом оказывается, что они опять едут туда… Такой обман, пусть и «во благо», не проходит бесследно.

Мама четырехлетней Кати рассказывала, что первое время после окончания лечения девочка отказывалась ходить с родителями куда-либо, например в театр. Позже они выяснили: Катя боялась, что вместо театра ее опять отвезут в больницу.

Маленькая победа

«Больница – это другая жизнь», – часто говорят дети. Самое главное, что это именно жизнь.

«…Жизнь, в которой нарисованная ребенком картина, разученная песенка, сделанная тряпичная кукла, сыгранный с другими детьми спектакль столь же важны и серьезны, как и принятие пилюли и укол»[32].

Чтобы войти в эту новую жизнь, требуется освоить окружающее пространство, по возможности сделать его своим, личным. В первую очередь на уровне окружающих предметов, чтобы хоть как-то смягчить болезненное противоречие «дом – больница». Дети и родители почти инстинктивно обустраивают палаты, воссоздавая, насколько возможно, домашний уют.

«Больничная палата все больше приобретала вид привычной жилой комнаты. И не только потому, что на стенах висели твои увеличенные фотографии в рамках»[33].

Сейчас выполнить эту задачу стало проще, чем раньше, – многие врачи разрешают развешивать рисунки и фотографии на стенах палаты. Но было время, когда такое «декорирование» было запрещено формальными правилами больничного распорядка.

На этом «одомашнивании» больничной обстановки основана «терапия средой» – о ней много говорит врач и психотерапевт Андрей Владимирович Гнездилов. Главная цель терапии – создать для каждого пациента такие условия, которые помогали бы лечению и приближали к исцелению. В этом случае палата превращается в дом. И это не просто стены и обстановка. Но и близкие люди, и любимые предметы, и фотографии, и музыкальные записи, и даже запахи домашней еды. Это и есть пространство освоенное – ставшее своим.

Тогда, вернувшись в палату, в которой ребенку уже довелось побывать, он сможет воспринимать ее как «свою»:

«Мы пришли в „нашу“ старую палату. Она уже стала для нас как бы частью нашего дома»[34].

Конечно, это происходит далеко не сразу, но дело не только в привычке. Перемены в отношении к ней – маленькая победа над смертью. Чем палата была раньше? Частью «аэропорта», чужим, безликим местом. Безликим – значит, не имеющим лица, то есть таким, с которым невозможно иметь личные отношения, где и я не могу быть личностью. Но если я перестаю быть как личность, я не живу как Я… А если я проявил себя, и место, где я нахожусь, освоено мною хотя бы отчасти, оно становится моим и я получаю возможность жить в нем.

Семья, вырванная из привычной жизни и обстановки, стремится сделать «своей» не только больничную среду, но и, например, парк рядом с больницей.

«…Это было наша скамейка. Мы любовались лебедями и утками, предавались мечтам… обратно в больницу привозили мороженое и умиротворение от общения с природой»[35].

Это свидетельство – хороший пример не только целительного влияния природы, но и взаимного обмена между человеком-творцом и его произведением: человек создает пространство, а оно дает ему что-то важное, ощущаемое до материальности, влияющее на его состояние. Например, умиротворение, которое можно взять с собой!

Однако даже ставшая «своей» палата не заменит родного дома, где лечат даже стены. Вот как пишет об этом мама Изабель: