Дитя короля

Кто-то нагло толкает меня в подбородок, а потом щекочет над губой. Отмахиваюсь, переворачиваюсь и приоткрываю глаза. Узорчатый каменный пол освещают солнечные ленты из окна. Тихо в комнате, только в приоткрытую широкую форточку влетают голоса неведомых мне птиц, а еще под боком урчит Топаз. Раскинулся привольно и массажирует лапками мою руку. Разглядывает сияющими лазурными глазками и, тихо мяукнув, тычется лбом в плечо.

— Доброе утро, — говорю одними губами и поглаживаю его лохматый лоб. Большой стал на Ялмезе. Здесь лапа его не меньше чем моя рука, а голова размером с арбуз, да и тяжелая. От его толчка я сдвигаюсь на край постели.

Не помню, как уснула. Доплелась до спальни, натягивая спину от шагов Эмилиана позади, а потом свет просто потух. Сейчас в руках и ногах невыносимая сила, хочется куда-то ее высвободить, а в груди накаляется искра, отчего разломы бегут по плечам и сжигают остатки шелкового халата, в котором я уснула. Чтобы немного охладиться, подбегаю к окну, слегка прихрамывая, и выглядываю наружу. Порыв холодного утреннего ветра со вкусом моря подхватывает пряди и бросает их за спину.

Немного остываю, пока на животе не просыпается моя кара Древних — метка. Что б ее! Скручивает так, что я со стоном вцепляюсь в подоконник. Почему мне не дали выбора, не дали времени освоиться, поверить Эмилиану, разглядеть в нем мужчину?

Направляюсь к ванной, но замираю, когда обхожу кровать с другой стороны. Король лежит на полу, вытянув крепкие ноги куда-то под стену, а голову уперев в борт кровати.

Его лицо измученно и осунулось, темные волосы рухнули набок и прикрыли впалую щеку слева.

Кажется, будто он не дошел до кровати и умер. В моей груди взрывается кусок льда, на мелкие холодные осколки, что пронзают острой болью. Неужели у меня не было даже суток, чтобы подумать?

Подхожу ближе и прислушиваюсь к его дыханию: сиплому, с легкими стонами, что вырываются сквозь плотно сомкнутые губы.

Жив.

Не сдерживаю вздох облегчения. Я не хочу быть виновной в смерти мужчины, даже если косвенно, но и согласиться на Единение с ним пока не могу — это выше моих сил.

Почему он не лег на кровать? Ведь места было достаточно.

Когда Эмилиан слегка поворачивается, а густые ресницы вздрагивают, я срываюсь с места и быстро убегаю в купальню. Не хочу с ним говорить, не хочу тревожить ни его, ни себя. Мне достаточно того, что я вижу сходство с мужем и не могу принять его власть надо мной, не могу признать, что меня на самом деле влечет. Я просто не хочу этого. Эмилиан может быть другим, добрым и ласковым мужчиной, но жить и просыпаться каждое утро с ним в постели я не смогу. Это почти как поверить, что Марьян изменился, стал лучше, добрее. Нет, так не бывает, и я никогда не примерю на себя жизнь счастливой женщины в объятиях двойника моего врага. Я просто не могу. Десять лет не стереть так просто — они глубоко проросли в меня, как ядовитый плющ. И это хорошо, что весь этот яд не выплескивается на короля в виде яростной ненависти. Хоть здесь я смогла различить мужчин и не перекладывать свои гневные эмоции на того, кто не виноват в моей боли.

Слышу, как массивно хлопает дверь в комнате, от этого вздрагиваю и сползаю по холодной стене. Накрываюсь локтями и реву в ладони, сдавливая звуки пальцами, сжимая до боли губы. Хочется кричать, выть, а я просто дрожу и влипаю сильнее в холодный камень. Я хочу дать Эмилиану шанс, но сердце рвется на части. Если бы он был другим, если бы хоть чуть-чуть отличался. Если бы…

Через полчаса ко мне приходят помощницы. Соврал король, что всех отправил из замка, или просто передумал и вернул девчонок? Но они стали тише, на лицах появляется отпечаток грусти, а на мои слезы, что не переставая лились по щекам, они будто не обращают внимания. Моют меня, натирая воспаленное тело маслами, переодевают в чистое, руну цепляют на шею, приговаривая, что это для сохранности одежды от магического огня. Долго расчесывают — испортили прическу, что заплетал мне Эмиль — и от этого мне становится еще тяжелее. Не получается раскрыть себя, хотя я очень стараюсь. Кажется, что в попытках впустить его в свою душу, я забежала на поле битого стекла. Больно и неприятно представлять его будущие объятия и поцелуи. Не могу принять облик Марьяна. Не мо-гу. А прошлые ночи — словно были не с ним, с кем-то придуманным, и ребенок не от него, но от правды так сложно скрыться, что я снова вою и рву зубами губы. Для Эмилиана скрывать свое лицо — это удар по гордости, я прекрасно понимаю. Да и нет такой магии на Ялмезе, что сможет напустить иллюзию, разве что некромантия, но о ней руна языка умалчивает.

Глава 28. Дара