Дитя Одина

Я повернул голову, чтобы увидеть, кто еще находится в палатке, а там, заложив руки за спину и глядя за откинутый полог, словно он не желал быть причастным к столь грязным делам, как кражи или бегство от монастырского устава, стоял сам аббат Эйдан. В голове у меня, когда я его увидел, мелькнуло нечто такое, что Эохайд однажды пытался втолковать мне о христианских законах. Настоятели монастырей, говорил он, создают уставы и правила по большей части ради извлечения доходов из своих владений. Они весьма разумно воспользовались буквой исконного закона, по которому за всякое нарушение нарушитель должен заплатить пеню. Так что их сапа, как они называют свои законы, действительны только на земле, находящейся под их властью. За пределами же оной, сказал Эохайд, применяются не законы монастыря, но законы короля.

— Я требую исполнения моего права предстать перед королевским судьей, — сказал я. — — Здесь, в Тлахтги, я не подпадаю под сапа монастыря святого Киарана. Я вне юрисдикции монастыря. Больше того, я нахожусь под защитой королевского закона, ибо я чужеземец, что вам известно из расспросов, коим меня подвергли, принимая в общину святого Киарана.

Брат Марианнус зло глянул на меня.

— Кто это научил тебя всяким законам, дерзкий щенок… — начал он.

— Нет, он прав, — вмешался в разговор аббат Эйдан. — По закону он имеет право на разбирательство перед королевским судьей, хотя это не скажется на приговоре.

Во мне слабо шевельнулось удовлетворение. Я судил об аббате верно. Он столь привержен обычаям и соблюдению правил, что мне удалось избежать участи быть возвращенным в монастырь святого Киарана, где до меня наверняка доберется брат Кайннех, который, это я знал, был моим истинным врагом.

— Выведите его да скрутите покрепче, по рукам, по ногам, чтобы он точно не сбежал во второй раз, — приказал аббат Эйдан, а потом добавил, обратившись к казначею: — Брат Марианнус, я был бы тебе весьма обязан, когда бы отправился ты в королевское присутствие и узнал бы, можно ли рассмотреть поскорее дело Торгильса или Тургиса, известного также как Тангбранд, по обвинению в краже монастырского имущества.

И вот, в исходе следующего дня, я вновь присутствую при судебном разбирательстве. Однако на этот раз не сторонним наблюдателем. Обвиняемым. Суд происходил в медовом зале местного ri, в помещении скромных размеров, которое едва могло вместить сотню зрителей, но в тот день оно было далеко не заполненным. Разумеется, самого верховного короля там не было. Его представлял его судья, человек на вид скучливый, уже стареющий, с лоснящимся круглым лицом, вислыми усами и большими карими глазами. Мне он напомнил усталого тюленя. Он никак не думал, что в столь поздний час придется вершить еще один суд, и хотел поскорее покончить с этим делом. Меня вытолкнули в середину зала и поставили лицом к судье. Он сидел за простым деревянным столом, по правую руку от него сидел писец, священник, который делал пометки на восковой табличке. Вслед за писцом крылом расположилось около дюжины человек, иные сидели, иные стояли. То были явно клирики, хотя я не мог сказать, кем они там почитались, советниками ли, присутственными ли, обвинителями или просто зеваками. С другой же стороны и в меньшем числе располагались законники. Среди них, к огромному облегчению, я увидел Эохайда. Он стоял позади всех и ничем не выказывал, что знает меня.

Дело шло быстро. Казначей перечислил обвинения против меня, как я вступил в монастырь, как я предал их доверие и щедрость, как я исчез однажды ночью, а на другой день нашли библиотеку взломанной, и несколько священных и драгоценных украшений с переплета Библии оказались вынуты из оправ. А до того пропало несколько страниц из важного манускрипта, и есть подозрения, что я повинен также и в этом.

— Было ли обнаружено что-либо из украденного? — спросил без особого интереса судья.

— Нет, ничего. Преступник исчез бесследно, хотя мы искали его повсюду и весьма тщательно. Только вчера, по прошествии двух лет, его увидел здесь на празднестве один из наших и узнал.

— Какого наказания вы требуете? — спросил судья.

— Справедливой кары — кары за сугубую кражу. Смертного приговора.

— А не хотел бы ты подумать о третейском суде и выплате возмещения, если это можно?

Вопрос прозвучал слева от судьи, от одного из законников. Вопрос был направлен казначею, и я заметил, как христиане зашевелились, насторожившись. Их враждебность была очевидна.

— Нет, — ответил казначей твердо. — Как мог бы этот злодей выплатить возмещение? У него нет семьи, которая могла бы поручиться за него, он чужеземец, и он явно нищий. За всю свою жизнь он не смог бы оплатить ущерб, который нанес монастырю.

— Коль скоро он нищ, не будет ли лучшим простить бедняку преступление? Разве не вы учите прощать грехи?

Казначей, насупившись, глянул на законника.

— Священное Писание учит, что тот, кто прощает преступление, сам является преступником, — возразил он.