Дитя подвала

Артур уныло смотрел на пойманную рыбу, бьющуюся на траве. Ему почему-то даже прикасаться не хотелось к этому окуню…

– Ну чего залип? – позвал отец, заметив, что Артур не двигается с места. – Уснул, что ли?

Он подошел к прыгающей рыбе и, ловким движением сняв ее с крючка, сунул Артуру чуть ли в лицо.

– Мне она не нужна, – выдавил молодой человек. Он зачарованно смотрел на ритмично сокращающиеся жабры окуня, на его рот, который судорожно глотал непривычный для рыбы воздух.

– Не вопрос. Отпускаем? – прищурился отец.

Артур молчал.

Малышев вынул из кармана камуфляжных брюк перочинный нож и выдвинул блеснувшее лезвие.

– Я кое-что покажу тебе, – сказал он, молниеносным движением вспоров рыбе брюхо. Раздвинул края раны, деловито выковыривая внутренности. Обрезав лезвием болтающуюся полоску кишки, Сергей небрежно бросил окуня обратно в воду. Вильнув хвостом, рыба медленно скрылась в глубине.

– Видишь? Рыба ничего не понимает, она просто хочет жить, – пояснил отец, вытирая нож об траву. – Этот окунь еще проживет какое-то время. Есть он уже не сможет – вся пища будет вываливаться наружу. Если ему повезет, его сожрет щука…

Артур сгорбился, прижав руку к груди. Влажный мешочек рыбьих потрохов, такой жалкий и несчастный, который еще секунды назад был внутри окуня, послушно и добросовестно выполняя свои функции по перевариванию пищи, теперь лежал в траве, и на него, жужжа, опустилась первая муха.

Спазмы скрутили живот Артура в тугой узел, из глотки вырвался клокочущий звук, и он поперхнулся.

– Тошнит? – с сочувствием спросил Сергей, возвращаясь к спиннингу. – Я так и знал. Падаешь в обморок от распотрошенной рыбешки. Слабак. Возьми, к примеру, змею. Среди них есть такие, что даже после отсечения ее голова может укусить в течение тридцати минут! И все это время будет действовать яд! А крысы? Однажды я разрубил одну такую лопатой. Она уползла под сарай и пищала там два дня, пока не издохла! А теперь возьмем человека. Прищемив палец, он ложится на диван и стонет, будто с него живьем сдирают кожу…

Размотав леску с блесной, Малышев начал ее вращать в воздухе, словно лассо.

– Что ты хочешь мне сказать, сын? – спросил он, не глядя на Артура. – Я ведь вижу, тебя распирает от эмоций. Не держи это в себе. Тебе сразу станет легче, как только ты поделишься своей проблемой.

Артур исподлобья глядел на отца. Его губы беззвучно шевелились. В какой-то момент казалось, что резкие слова вот-вот сорвутся с языка, но в последние доли секунды он сдержался.

Сергей не спеша приблизился к сыну, продолжая лениво помахивать искусственной приманкой для рыб. Слегка изогнутая пластина в форме рыбки с хищными крючками поблескивала в предзакатном зареве.

– Ну? Говори же, – подбодрил он Артура. – Какие могут быть секреты между отцом и сыном?

Парень ничего не ответил.

Малышев сделал еще один шаг вперед.

– Тогда скажу я, – проникновенно заговорил он. – Вопрос в лоб. Это ты лазил по моим вещам в сарае? На верхней полке лежат два чемодана, и оба из них кто-то открывал. Отвечай не раздумывая!

– Н-нет, то есть… я хотел сказать… – промямлил Артур, покрывшись мертвенной бледностью.

– Отвечай! – рявкнул Сергей. – Ну же!

– Я заходил туда. В смысле, в сарай… Хотел найти изоленту…

Пронзительно-черные глаза мужчины сверлили перепуганного сына.

– Ты открывал чемоданы? – вкрадчиво спросил он.

Помявшись, Артур сказал, отведя взгляд в сторону:

– Да.

Отец удовлетворенно кивнул.

– Во всяком случае, ты не соврал, – сказал он. – И что же ты там такого интересного увидел, Арчи?

Малышев снисходительно смотрел на сына и, не дождавшись ответа, уже намеревался вернуться к удочке, как Артур внезапно прошептал:

– Я видел колпак. Там, у тебя.

Улыбка сползла с лица Сергея.

– Какой колпак? – холодно спросил он.

На лице Артура появилось выражение школьника, впервые осмелившегося возразить строгому учителю.

– Колпак с помпонами. Как… как у клоуна, – с трудом подбирая слова, проговорил он. – Тогда… там… Я все помню.

– Что ты помнишь, сынок? – тихо спросил Малышев. – Расскажи, что тебя тревожит.

– Я помню Подземный цирк, – выдавил Артур. – Я помню… Хозяина цирка. Я помню…

Он указал трясущейся рукой на отца:

– Это был ты.

Отец ухмыльнулся, его глаза вспыхнули злобным весельем.

– Але-оп! Вуаля, – хрипло произнес он. – Это был сон, Арчи. Всего-навсего нехороший сон. Тебе нужно было просто о нем забыть.

Артур отшатнулся, словно от удара плетью, к лицу прилила кровь.

– Сука, – выплюнул он, прежде чем мозг успел осознать произнесенное вслух ругательство.

Лицо Малышева потемнело, губы сжались так плотно, что стали похожи на две сложенные ниточки.

– Забываешься, сынок, – проворковал он. Его поза и лицо были спокойными, но в глазах бушевала слепая ярость. Он вновь принялся вертеть блесной, постепенно высвобождая пальцами леску, тем самым увеличивая диаметр раскрутки.

– Это все ты. Все из-за тебя, – бубнил Артур. Обличительные фразы выплескивались из него, будто гной из прорвавшейся раны, и отчасти он сам пугался собственных слов. – Это твоя вина…