Дитя среди чужих

Дверь толкается внутрь, и Генри ахает. Он спрыгивает с койки, его кроссовки с глухим стуком приземляются на пол.

Лицо Грега дергается, когда он следует за звуком.

Генри может только в ужасе смотреть на него, шевеля губами, но не издавая ни звука, пытаясь понять, что случилось с этим человеком. Верхняя половина его лица кажется расплавленной – сплошное месиво воспалений, опухолей и гротеска. На том месте, где когда-то были его глаза, брови и лоб, осталась лишь сморщенная, обожженная кожа.

– Генри? – зовет Грег с натянутой улыбкой на том, что осталось от его лица, голос невнятный и хриплый. Генри замечает, что его верхняя губа подтянута к носу, обнажая зубы, как у чудовищного кролика с лугов ада.

Затем он видит пистолет в кулаке.

Генри тянется, но тут же отстраняется, словно его ударило током. Разум этого человека сломлен, извращен. Генри не может смотреть на это, не может прикоснуться. Когда он тянулся к существам, то разделял их страх, их голод, их гнев. Чувствовал то же самое, и это зачастую переполняло, вызывало судороги или просто приводило к потере сознания.

Но прикоснуться к безумию? Генри содрогается при мысли о том, что это может сделать с его собственным усталым разумом.

С даром или без, мальчик знает, что Грег думает только об одном: об убийстве.

Генри делает два бесшумных шага к окну справа от себя, осторожно опускаясь на носочки, задержав дыхание. Он молится, чтобы в суматохе лая, криков и выстрелов любой шум от его ботинок был заглушен.

Как он и надеялся, голова Грега не повернулась, он так и застыл в том же положении – казалось, сосредоточенный на том месте, где только что был Генри,– на мгновение одураченный.

– Генри? Мы все исправим, парень. Мне кажется, еще не все потеряно. Слушай, у меня к тебе просьба.– Грег проходит вглубь комнаты, одной рукой нащупывая край дверной рамы, другой поднимая пистолет и направляя его на теперь уже пустое место, которое недавно занимал Генри.– Может, ты поговоришь со своей подружкой, ну, той сучкой, которая спалила мне лицо? – мягко говорит мужчина, указывая кончиком пистолета на свой слегка перекошенный нос, на лицо, о котором идет речь.– Попроси ее, очень вежливо, прямо-таки умоляя, не будет ли она так любезна вернуть мне мои хреновы глаза?!

И как человек с идеальным зрением, Грег ухмыляется и отводит руку влево, направляя пистолет прямо на Генри, чьи ноги словно приклеились к старым шатким половицам.

– Хотя знаешь что, маленький засранец? Не парься.

Грег стреляет два раза подряд, и Генри кричит от ужаса и боли.

11

Лиам уже на полпути к лестнице, пятится задом наверх, яростно пиная трех собак на ступеньках за ним. По его подсчетам – а их уж точно нельзя назвать точными, учитывая, с какой скоростью он стрелял,– остался один патрон.

– Джим! – кричит он, пока огромный мужчина ловит и швыряет собак через комнату в стену в десяти футах или жестоко и безжалостно пинает тех, кто пытается укусить его за ноги и лодыжки. В дверь за спиной Джима все еще колотят, и Лиам представляет себе груду мертвых собак снаружи, убитых собственным безумным желанием попасть внутрь, которых сменяют новые, живые – такая непрерывная атака. Засов дребезжит, а дерево скрипит от когтей. Лиам уверен, что собаки прорвутся – не если, а когда. В итоге наступит последняя волна, и это будет конец.

– Джим! Наверх! – кричит он, и Джим поднимает голову, похоже, наконец осознав, в какой опасности находится – время на исходе, а собаки не замедляются. На одной из рук Джима ужасный порез; с бицепса свисает лоскут кожи. Пальцы истекают кровью, влажной и красной, как сырая колбаса. Рубашка перепачкана.

Собаки выглядят немногим лучше.

Лиам прикидывает, что по меньшей мере дюжина лежит на полу зала, мертвые или умирающие, еще четверо или пятеро тянут и дерутся за остатки мяса, оставшиеся на трупе Дженни, а снаружи еще больше пытаются пробраться внутрь.

Если им удастся добраться до комнаты Генри – единственной на втором этаже с дверью,– то они смогут забаррикадировать ее и переждать, пока эти чертовы твари не выйдут наружу. Затем, возможно, они выберутся на крышу через окно, найдут способ спуститься на землю и сбегут.

Но внизу у них нет шансов. Тут буквально началась скотобойня.

Из комнаты Генри раздаются два выстрела.

«О нет»,– думает Лиам, и каждый нерв в его теле кричит ему повернуться, бежать, выяснить, что случилось. Но собаки у его ног набросились бы на него со скоростью молнии. У него не получится.

Затем с ревом гладиатора, который мог бы заполнить Колизей и напугать любого противника, Джим бежит к лестнице.

Две собаки у Лиама поворачиваются на звук, и Лиам даже слышит, как одна из них скулит, как щенок, которого отругали за то, что он нагадил на ковер.