Дитя среди чужих

– Черт возьми, Пит,– говорит Джим, не такой злой, как, вероятно, должен быть, но все еще довольно раздраженный. Не то, чтобы мертвое тело могло чему-то помешать, и Джим полагает, что, скорее всего, это какой-то бездомный нарик запрятался сюда, в славное уединенное местечко, чтобы ширнуться и тихо умереть.– Я сказал тебе проверить дом, братан. А теперь ты, мать твою, показываешь мне мертвецов.

– Я знаю, чувак, я знаю,– говорит Пит, переминаясь в траве с ноги на ногу.– Но мы с Дженни, мы каждый дюйм в доме проверили, и большой старый сарай вон там, мы даже в подвал спустились. Эй, Лиам, скажи ему!

Лиам недоверчиво трясет головой и смещает свое внимание с окна на двери в подвал.

– В любом случае,– продолжает Пит, облизывая губы,– мы говорили об этом вчера, знаешь? Пацан сказал, оттуда воняет. И теперь мы знаем почему, верно? Но я говорю тебе, там внизу не было никаких трупаков. Этот, наверно, отдельный, или что-то такое, не знаю.

Джим выпрямляется, разминает спину, пока несколько позвонков не щелкают одобрительно.

– Только один способ узнать,– говорит он, затем идет к дверям и встает рядом с Лиамом.– Ты можешь их открыть?

Лиам встает на колени и берется за видавшие виды металлические ручки.

– Не похоже, что заперто.

Он тянет и дверь распахивается вверх с неизящной легкостью; одна из ржавых петель щелкает, выплевывая крошечное облачко рыжей пыли. Лиам отпускает дверь, а она с глухим звуком шлепается на траву.

Джим сразу же чувствует запах разложения и делает шаг назад. Что-то в его нутре вопит на его рецепторы красных флагов в мозгу, и он начинает немного беспокоиться. Теперь, когда он чувствует запах тела, чувствует его реальность, он ощущает крошечный укол волнения. Тревоги.

– Хочешь, чтобы я пошел взять фонарик? – спрашивает Пит, и Джим думает, что это предложение не столько для того, чтобы помочь, сколько для того, чтобы убраться отсюда куда подальше. Но вопрос его бесит еще и потому, что фонарики, как и батарейки, нужно беречь. Использовать в экстренных случаях. Джим не хочет оказаться бегущим через лес посреди ночи, пытаясь удрать от полиции, освещая путь гребаным фонарем для кемпинга, потому что все батарейки сели.

– Иди возьми керосиновый фонарь, чувак, я же сказал беречь батарейки. Давай быстро.

Пит поспешно смывается. Лиам и Джим обмениваются острожными взглядами, затем Джим наклоняется и хватает ручки второй двери, тянет ее вверх и в сторону. Дверь шлепается в траву, оставляя раскрытую вонючую пасть подвала зиять широко и приветственно.

Почти маняще.

Как проклятый рот, кисло думает Джим, игнорируя электрические покалывания в нервах, которые обычные люди ассоциируют со страхом, эмоциональной реакцией, к которой Джим десятилетия выстраивал толерантность.

– После вас,– говорит Лиам, и Джим с вялым интересом наблюдает, как он вытаскивает пистолет и небрежно держит сбоку.

– Выстрелишь мне в спину,– говорит Джим, переступая бетонную губу и продвигаясь внутрь по сломанным ступенькам, ведущим в вонючую, затхлую темноту,– убью тебя на хер.

– К сведению принял,– говорит Лиам и следует за ним.

* * *

Одеяла Генри пропитываются потом. Он судорожно трясет головой, глаза плотно закрыты, рот искривлен от страха. «Держись подальше… держись подальше…» – бормочет не дыша, и чувствует укол такого отвращения, что – контролируй он свое сознание и телесные функции – то, возможно, перегнулся бы через край койки и стошнил на занозистый пол прямо здесь и сейчас.

Потому что, пусть его глаза и закрыты, он видит этих мужчин. Их цвета – извивающиеся зеленые змеи: осторожность и насилие. Их черты едва различимы, тела – не более, чем черные мазки теней напротив резкого, туманного белого света, льющегося с другого конца комнаты. Зрение искажает и сама конструкция кокона. Для Генри это как смотреть на мир сквозь черную вуаль, такую, какую могла бы надеть старая вдова на похороны своего мертвого мужа.

По мере того, как Генри глубже опускается в сознание Малыша, он начинает различать и другие чувства. Не прямо, но достаточно сильно, чтобы его собственное сознание могло попытаться перевести их в человеческие эквиваленты запаха, вкуса, прикосновения.

Как будто бы это Генри висит в коконе посреди комнаты, окруженный плотной, липкой жидкостью.

Мир снаружи так близко, но он все еще слишком слаб; слишком непрочен, кожа слишком тонкая, его глаза, легкие и органы до конца не развились. Сердце Малыша бьется быстро, быстрее – гораздо быстрее, чем смогло бы вынести человеческое – и сердце самого Генри начинает опасно разгоняться, его тело начинает отвечать на мозговые импульсы штуки из подвала, его дыхание учащается и рвется.

Малыш наблюдает за людьми и чувствует созревший, отчетливый страх. Древние инстинкты передают опасность, которую те несут, смертельную природу их близости. Но Малыш чувствует что-то еще, пока смотрит, как они подходят ближе, как можно ближе к его убежищу.

Голод.

От их плоти выделяется слюна, от крови, пульсирующей в их венах, мяса их мускулов, мягкой, сочной ткани их внутренних органов.