Дитя среди чужих

В баре тихо, как в могиле, и мрачно, как в пещере. За исключением нескольких огней за стойкой бара и разноцветного свечения музыкального автомата, никакого света нет. Как и окон, не считая стеклянного ромба, выбитого на запертой входной двери, который постепенно светлеет от тускло-голубого до молочно-белого по мере усиления солнечного света.

— Конечно, — говорит Грег. — Оставил посылку у дома в почтовом ящике, о котором мы говорили — первый вариант, — поменял машины. Все безупречно, босс.

Джим кивает. Грег замечает, что на нем форма уборщика — наверняка ему скоро нужно будет вернуться в школу, может, ответить на какие-то вопросы. Но он все знает и готов к этому.

— Вот бы и мне так, — говорит Джим. — Владелец бара обнаглел, захотел в долю и все такое. Даже угрожал мне, представляешь?

Джим засмеялся, и Грег нервно хихикнул с ним. Интересно, где сейчас труп, но, наверное, лучше не знать.

— Между этим и… другим вопросом… — Джим пожимает плечами и проводит огромной рукой по сухой столешнице, покрытой черным лаком. — Короче, мне показалось, что все как-то не очень, понял? Но сейчас все хорошо. Все супер.

— Конечно-конечно, — отвечает Грег, все еще кивая. — Мы уезжаем вечером, да? Тот же план?

— Всегда, — подтверждает Джим и смотрит на часы. — Мне пора. В морозилке есть еда, можешь пользоваться кухней. Только не включай свет. Сегодня все должно быть закрыто. На двери уже висит табличка. Я вернусь около четырех, а потом мы свалим.

— И привет зимним каникулам, — говорит Грег, улыбаясь.

— Еще бы, — соглашается Джим, медленно выскальзывая из-за стола. — Старый тупица Фред берет отпуск. Поеду повидаться с семьей.

— Звучит здорово, — говорит Грег и зевает.

— Это точно. Поспи немного, но не наверху. В той квартире больше не сидим.

— Без проблем, — отвечает Грег, даже не сомневаясь, что именно найдет в маленькой квартирке на втором этаже, где последние несколько месяцев жил уборщик Фред. — Будь сегодня осторожен.

Джим забирает кое-какие вещи со стойки.

— Не о чем беспокоиться. Но надеюсь, что в доме все хорошо, понимаешь? Мне не нравится, что я не там.

— Что может пойти не так? — спрашивает Грег, уже направляясь на кухню и молясь, чтобы в морозилке его ждал замороженный стейк. — Ладно тебе, он же маленький мальчик.

Джим хмыкает и исчезает в тени. Грег слышит, как открывается служебная дверь, а затем с грохотом захлопывается, заставляя вздрогнуть. Словно встряхнутый этим звуком, Грег в мгновение ока понимает, что именно его беспокоит в Лиаме:

Этот мужик абсолютно непредсказуем.

Волнуясь, Грег открывает большую морозилку в поисках стейка для гриля и снова чувствует эти хреновы подергивания. «Нет ничего хуже в деле, чем непредсказуемый напарник», — думает он, а затем отбрасывает эту мысль — и подергивания, — когда замечает толстый стейк, завернутый в прозрачный целлофан.

— Завтрак чемпионов, — язвит он и сразу напрочь забывает о Лиаме, подергиваниях и о том, что — или кто — лежит в квартире наверху.

2

Генри.

Генри, ты чувствуешь это? Чувствуешь, Генри? Кажется, мы не одни, сынок.

Черт возьми, Генри, вставай. Меня это пугает.

Генри? Генри… бога ради, сын, я сказал ПРОСНИСЬ!

Генри открывает глаза…

…и смотрит прямо на ведро в углу комнаты.

Горячий прилив стыда обжигает его разум при воспоминании о том, как ему пришлось воспользоваться этим ведром посреди ночи при тусклом красном свете вонючего обогревателя. Он плакал, пока писал туда и чувствовал себя как заключенный. Как животное.

И теперь ему снова придется это сделать.

Однако на этот раз все не так плохо. Во-первых, уже не темно, и лучи дневного света, пробивающиеся сквозь заколоченное окно, делают комнату менее зловещей, а его затруднительное положение — менее сюрреалистичным. Прошлой ночью ему казалось, что он застрял в кошмарном сне, где пришлось, дрожа и плача, мочиться в металлический контейнер напротив погруженных во тьму стен комнаты, а пламя застекленного обогревателя не раскрывало того, что могло прятаться за плинтусами или в высоких углах, наблюдая и выжидая.

«Это все равно бесчеловечно, — думает Генри, позволяя себе слабую улыбку гордости за то, что вспомнил это слово. — ОХРЕНЕТЬ КАК БЕСЧЕЛОВЕЧНО!» — мысленно кричит он и чуть не хихикает над тайным ругательством. Его мозг продолжает вопить и орать, пока он сам заканчивает свои дела, и разум наслаждается внутренней свободой, тайным местом, где больше никого нет. «ТВОЮ ЖЕ НА ХРЕН МАТЬ, ВАМ МЕНЯ НЕ ПОЙМАТЬ!» Генри застегивает молнию на джинсах и чуть не смеется вслух над усталыми, бунтарскими выходками своего мозга.

Генри!

Генри резко оборачивается, но не видит ничего кроме некогда белых стен и пыльных углов в дневном свете. Он подходит к кровати, натягивает одеяло на колени и закрывает глаза.

Папа?