Дитя среди чужих

Не успевает он об этом подумать, как Лиам начинать орать и всем приказывать. Он заставляет Генри выпить виски, и он ужасный, горький и жгучий. Сразу же начинает болеть горло и мутить. Мальчику становится не теплее, а просто хуже.

Лиам подталкивает его вглубь дома, к лестнице с обветшалыми деревянными ступеньками.

— Куда мы идем? — спрашивает мальчик.

— В твою комнату, — отвечает Лиам. — Больше никаких вопросов.

Наверху все как-то странно. Узкий коридор с шаткими перилами идет прямо над главным фойе. Им приходится обходить дыру в полу, заполненную густой темнотой, похожей на лужу черных чернил. Генри понял, что дыра ведет на первый этаж и если туда кто-нибудь случайно наступит, то повредит лодыжку или колено. Он осторожно обходит дыру, даже кладет руку на запястье Лиама — ту, что сжимает его шею.

— Направо, вон туда, — говорит Лиам, и Генри видит черный как смоль прямоугольник, вставленный в грязно-серую стену.

Он инстинктивно, с приливом ужаса, понимает, куда ведет эта чернота.

В его комнату.

Когда он проходит внутрь, свет от фонаря Лиама выхватывает что-то блестящее на двери, и мальчик быстро изучает это. Новый толстый засов приделан к массивной, тяжелой на вид пластине, ввинченной в стену рядом с дверью. Он серебристо поблескивает на фоне потускневшего дерева и облупившейся краски, которая, возможно, когда-то была белой, а теперь стала желто-коричневой — цвета болезни.

Лиам стоит в дверях, высоко держа фонарь, и Генри заполняет густой, холодный страх. Он висит у него на плечах, как мешок с черными червями, извивающийся и тяжелый. Его тело хочет обмякнуть, упасть на колени, лечь на пол и ждать, пока все это закончится. Он тяжело вздыхает и чувствует, как опускаются его плечи, но все же заставляет тело выпрямиться — быть готовым, а не избитым; внимательным, а не испуганным.

— Вздыхаешь, как старик, — говорит Лиам, и Генри не отвечает. Вместо этого он изучает свою тюрьму.

В углу стоит ржавая кровать с железным каркасом, поверх которой накинут тонкий матрас. Подушек нет, но зато есть куча сложенных шерстяных одеял. Генри так холодно, что он с тоской осматривает их, прежде чем оценить остальную часть темной комнаты, углы которой погружены во мрак.

Больше смотреть и не на что. Ведро в углу напротив кровати. Керосиновый обогреватель у стены. Окно, блестящее и черное, как глаз акулы. Генри подходит к нему, выглядывает наружу и удивляется, что не видит звезд.

— Оно заколочено снаружи, — говорит Лиам, отступая к двери, будто не желая находиться непосредственно в комнате. Генри задается вопросом, страх или стыд удерживают Лиама у двери, и выбирает последнее. Вряд ли этого серьезного австралийца многое пугает, если вообще хоть что-то.

У дальней стены разбросано несколько заплесневелых коробок, грязных и разорванных. Пустых.

— Я хочу есть, — говорит Генри, пока что завершив осмотр. Он проведет более тщательный обход при свете дня. — И мне холодно.

Лиам наконец входит, ставит фонарь на пол и подходит к керосиновому обогревателю. Он достает из кармана коробок спичек и поворачивает ручку так, что обогреватель начинает шипеть, как змея. Потом втыкает спичку в маленькую открытую дверцу, и раздается тихое пуф. Через какое-то время маленькое окошко обогревателя начинает светиться тускло-красным, как глаз пробудившегося демона.

— Вот тебе тепло, — говорит мужчина и возвращается к двери, прихватив на ходу фонарь. — А накормят тебя утром. Если не будешь заниматься херней, я сейчас принесу тебе бутылку воды. Или можешь лечь спать. Мне плевать.

Генри смотрит на Лиама широко раскрытыми глазами при мысли о том, что еда будет только с утра. Желудок сжимается от голода, и мальчик задумывается, как давно ел в последний раз. «За завтраком», — осознает он и вспоминает, как игрался с глазуньей и боялся, что Мэри его наругает.

Его накрывает волна жалости к себе и отчаяния, и он внезапно скучает по Дэйву и Мэри больше, чем когда-либо скучал за всю жизнь, включая даже собственных родителей. Ужасно хочется заплакать, но он сдерживается. Пока что. Он подождет, пока мужчина не уйдет и оставит его в покое.

Генри подходит к кровати и начинает разворачивать одеяла.

— Эй, Генри, — говорит Лиам, но Генри не собирается поворачиваться, и Лиаму точно насрать на это маленькое неповиновение, — я тебе кое-что скажу, ладно? За этим домом, где-то в двадцати футах, стоит старый сарай. Может, там был гараж, или там держали лошадей со свиньями, не знаю. Наверняка там охренеть как холодно и грязно. А теперь самое главное… ты слушаешь, Генри?

Генри продолжает разворачивать одеяла, но кивает. Не хочет бесить Лиама, потому что это будет ошибкой.

— Хорошо. Тогда вот тебе расклад, дружок. Веди себя тихо и не вздумай творить всякую дичь, ясно? Не носись по лестнице, не лезь в окно, и тогда останешься здесь, в своей уютной комнате, с хорошим обогревателем, матрасом и теплыми одеялами. Все удобства цивилизации, да?

Лиам делает пару шагов в комнату. Генри слышит, как доски скрипят под его весом.