Дитя среди чужих

Боже мой. Прошло больше тридцати шести часов. Какова статистика? Тридцать шесть часов — это «окно». По прошествии тридцати шести часов большинство жертв похищения не находят живыми. Да, проценты очень резко падают после тридцати шести часов. Значит, скорее всего он мертв, наверняка. Так говорит бог статистики. Было постановлено — никто не должен жить после того, как его забирают на тридцать шесть часов. НИКТО НЕ ВЫЖИВАЕТ.

— Мертв, — выдыхает Дэйв, будто выпустил в воздух жизненные силы. Смерть Генри оседает свинцом у него в груди. Больно расширяется. — О, Генри, о, мальчик мой!

Дэйв наконец-то находит ужас, отчаяние и свои слезы.

Он рыдает, уткнувшись в ладони, жалко сидит в трусах, пока его жена спит одурманенным, беспокойным сном, полицейские шепчутся, бормочут и прослушивают телефоны, а его ребенок находится где-то в холодной канаве, в грязи, задушенный или забитый до смерти, застреленный или зарезанный в спину, сердце, шею, лишенный молодой жизни.

— Прости, Генри. Прости, сынок, — плачет Дэйв. — Мне очень, очень жаль. И прости, Джек! — причитает он, повышая голос, потому что ненавидит тот факт, что не защитил сына своего брата, единственное дитя. — Прости, братишка!

Голоса из соседней комнаты смолкли, и Дэйв догадывается, что они все прекрасно слышат. Ему плевать. Его не волнует ничего, кроме того, чтобы вернуть своего мальчика домой в целости и сохранности; живым, невредимым и без шрамов.

— Если они к нему прикасались! — внезапно рычит он, и Мэри ерзает на простынях позади него. — Если они тронули моего сына!

— Ш-ш-ш, малыш, — говорит Мэри и обнимает его, пока он трясется, плачет и дергается. — Дэйв, все хорошо, пожалуйста…

— Если они тронули моего сына, я убью их! — кричит он и бьет кулаками по своим костлявым голым коленям. — Я убью их, — повторяет он, но уже тише, рыдания подавляют гнев, смачивая его, как мокрую тряпку, пока жена крепко обнимает его и плачет, уткнувшись в изгиб спины, укачивая его.

Он пытается встать, чтобы выразить свое возмущение, но она держит его слишком крепко, и он просто опускается обратно, а затем, вот так…

…все исчезает.

Ярость, огонь, неповиновение. Исчезли.

Он пуст. Пустой человек, полый. Он чувствует себя таким легким, лишенным сил и жизни, что удивляется, как просто не рассыпается в прах в ее объятиях, обратившись в грязь от своих слез.

Он вжимается в жену, и они плачут вместе, пока темная ночь пассивно стоит за их окнами, холодная и безразличная, равнодушная к проблемам людей.

4

Та же самая темная ночь стоит на страже у заброшенного дома, ее отрывистый фон виден только сквозь тонкие щели между досками, прижатыми к единственному окну Генри.

Он поправил свою кровать, положил матрас и одеяла обратно поверх провисших, проржавевших пружин. У него порез на лбу в том месте, где его зацепил металлический каркас после одного из ударов Лиама, и его рука пульсирует тупой болью чуть выше локтя. Вряд ли она сломана, но что-то — мышца или сухожилие — порвалось или сильно потянулось. Он не может до конца сгибать руку, но, в целом, ему повезло. Выводить таких людей, как Джим, Лиам или любой из них, было глупо. Генри не понимал, почему так поступил, почему просто не кивнул и не помалкивал.

Может, он просто напуган — сильно напуган, — и именно так его разум справляется со страхом. Или, может, все потому, что он голоден и устал. Одна из его учительниц однажды пошутила, что ей нужен бейгл по утрам, иначе она будет злой до обеда. Сказала, что у нее гипогликемия и ей постоянно нужен сахар, иначе она сойдет с ума. Генри очень заинтересовался и даже проверил это слово в библиотеке. Это напомнило ему историю о Джекиле и Хайде, и он задавался вопросом, была ли у доктора Джекила гипогликемия.

И теперь это заставило его подумать о Джиме. Человек с двумя личностями. Одной ложной, одной настоящей. Доброй и похожей на ребенка и жестокой и кровожадной. Злой.

Генри вздыхает и зарывается в свои одеяла. Обогреватель источает теплую вонь, и он воспользовался ведром, так что в комнате воняет, но ему уже все равно, и что бы Лиам ни сказал вчера, он не будет его звать и просить вывести на улицу, как тупую собаку. Они все равно откажут, а потом, наверное, побьют.

Возможно, в следующий раз они убьют меня.