Дитя урагана

Американцев — я знала по опыту — следовало ловить с утра. Они славились своей непоседливостью, вечно были заняты, исчезали из гостиниц чуть свет; поэтому к преподобной Анне Шоу я явилась часов в восемь и, как и следовало ожидать, застала ее уже вполне готовой к началу трудового дня.

Дородная, средних лет женщина, воплощение здравого смысла и благодушия, она не видела в своем положении духовного пастыря ничего такого, из-за чего стоило бы поднимать шум; сан дает ей авторитет и полномочия слуги церкви, только и всего, говорила она.

Хотя вопрос о женском равноправии не представлялся ей таким уж важным, тем не менее она одобряла и поддерживала требования женщин, считая, что их влияние на общественные дела поможет уничтожить трущобы, потогонную систему, пристрастие к пьянству и проституцию, так же как и множество других бедствий, с которыми сама она вела борьбу.

Потом секретарь дал мне ее фотографию, и я отправилась к миссис Перкинс Гилман.

Как и большинство серьезно настроенных женщин моего поколения, я с большим восхищением относилась к Шарлотте Гилман; я прочла ее книги «Что совершила Дианфа», «Мир, созданный мужчинами», «Женщины в экономике» и считала, что работы ее прокладывают путь тому будущему, когда, по ее словам, «экономическая демократия будет опираться на свободную женщину, а свобода женщины неизбежно приведет к экономической демократии».

Миссис Гилман жила у друзей в Хаммерсмите, и я отправилась по адресу, который мне дали; я отыскала нужный дом, серое здание с гладким фасадом и зеленой дверью, и постучала, борясь с отчаянным желанием повернуться и удрать, — когда наступала пора действовать, на меня вечно нападал страх.

Дверь отпер мужчина, по всей видимости, хозяин дома. У жителей Хаммерсмита почему-то был этот богемный обычай — самим открывать двери своего дома.

— Да, да, — сказал он. — Миссис Перкинс Гилман дома. Входите, пожалуйста.

Едва я переступила порог прихожей, как на лестнице показалась сама Шарлотта Перкинс Гилман. Она только что вымыла волосы: кудрявые, серо-стальные, они влажными завитками падали на полотенце, прикрывавшее ее плечи. Легким шагом, чуть покачиваясь, она шла ко мне, улыбающаяся, непринужденная.

Я тут же заговорила о ее книгах: о том, как я читала их на родине, сколько читателей и поклонников у нее в Австралии. В Австралии женщины имеют право голоса, объяснила я, но в остальном их положение мало чем изменилось.

Миссис Гилман была заинтересована. Она задавала массу вопросов: о том, как женщинам Австралии удалось добиться избирательного права, о положении женщин и детей; ее интересовало законодательство о браке и разводе, трудовые установления, решение проблемы домашней прислуги. И широко ли применяется детский труд в Австралии?

Мы сидели в уютной комнате, обставленной в ранневикторианском стиле: обитые ситцем стулья, ящики с гиацинтами на окнах, книги в застекленных шкафах, старые картины на стенах. Так живо, от души мы разговорились, что я позабыла достать свой блокнот; почти забыла даже, что беседа с этой живой приветливой женщиной представляет для меня еще и чисто деловой интерес.

На ней было простое, скромное платье из темно-синей узорчатой ткани, без каких-либо претензий на моду. Лицо ее могло бы показаться бесцветным и незначительным, если бы не глаза того же цвета, что и гиацинты на окнах. Красивые глаза, глубокие, настороженные и бесстрашные. Ко всему она еще и привлекательная женщина, подумала я, непреклонно честная и матерински отзывчивая.

Но чувствовалась в ней какая-то тайная сдержанность и пуританизм. Ее любимым оружием было перо, непосредственно ввязываться в борьбу она избегала.

Когда я начала задавать вопросы личного характера, миссис Гилман спросила:

— Но кто вы, дорогая моя? Зачем вам знать все это обо мне?

В простоте душевной, не подозревая о ее предубеждении против репортеров, я ответила:

— Я представляю газету «Стар», и меня попросили взять у вас интервью для завтрашнего номера.

Она ахнула.

— Вы очень милая девушка, но я никогда не даю интервью.

С этими словами она схватила меня за плечи, почти бегом подвела к двери, открыла ее и захлопнула у меня за спиной. В растерянности я не догадалась даже объяснить, что не стану давать материал в печать против ее воли. Точно громом пораженная, я стояла на пороге и таращила глаза на! зеленую дверь. Потом гордо удалилась, унося в душе обиду.

Интервью с преподобной Анной Шоу появилось в надлежащее время. О беседе с Шарлоттой Перкинс Гилман я не написала ни слова. Долг журналиста требовал, чтобы я представила отчет о задании. Но начальство могло счесть себя вправе, несмотря на запрет, опубликовать материал, и я это знала. Глубоко уважая волю миссис Гилман, я твердо решила не допустить этого и потому позволила себе пренебречь долгом.

Спустя какое-то время тот же редактор обронил невзначай:

— Значит, все-таки не удалось вам тогда поймать Шарлотту Перкинс Гилман?

— Отчего же? Удалось, — отвечала я и рассказала, как было дело.

Он не на шутку рассердился.