Дитя волн

Слепые были такими же зрячими, как и все, и притворялись, будто палочки им ни к чему, но при ходьбе все равно откидывали головы назад, чтобы уберечься при столкновении с несуществующими, увы, препятствиями.

А человек, испытавший на Земле большую любовь, часто перебегал с одной стороны улицы на другую в надежде оказаться лицом к лицу с возлюбленной. (Это был Шарль Дельсоль, скоро вы о нем узнаете.)

Часто новоприбывшие, чтобы избавиться от страданий, вырывали у себя из груди сердце, трепещущий серый комочек, бросали под ноги, долго разглядывали, а потом топтали ногами, после чего сердце, совершенно неизменившееся, просто и спокойно занимало место в груди «развоплощенного», если так можно выразиться, человека, и тот навеки терял способность страдать и плакать.

Здесь утешали новичков, которые еще не знали, что делать с собственной тенью, не осмеливались переступить кому-либо дорогу, поднять руку для приветствия, скрестить ноги, побежать, прыгнуть, с разбега или без, – словом, совершать все то, что для старожила не составляло никаких проблем. Новички все время оглядывались, растерянно смотрели по сторонам и ощупывали себя, будто потеряли кошелек.

«Это пройдет, это сей момент пройдет…»

Момент, который может пройти!

«Нечего жаловаться, – говорили им. – Есть существа куда более несчастные». И пальцем указывали туда, где должна была находиться Земля, невидимая Земля. Даже малыши, даже новорожденные, разбуди их внезапно посреди ночи, всегда могли точно показать, где она.

Как ни напрягай слух, не услышишь ни звука! Можно вглядываться в серые губы мужчин и женщин, склоняться над колыбелью в надежде, что оттуда донесется возглас младенца, – тщетно!

Тени собирались то у одной Тени, то у другой, чтобы «послушать» пьесу, сыгранную на бестелесной виолончели, – тогда каждый, отдавшись своей фантазии и сообразно собственному вкусу, мог представить игру камерного квартета, или звуки большого органа, или соло флейты, или шум ветра в ельнике, скрытом завесой ливня.

Однажды человек, бывший при жизни большим пианистом, сел за свое призрачное фортепьяно и пригласил друзей посмотреть, как он играет. Все знали: будет исполняться Бах – и надеялись, что благодаря гениальности композитора и пианиста удастся хоть что-то услышать. Приглашенные вертели головами в надежде на чудо. Некоторые думали, что перед ними Бах собственной персоной. В сущности, так оно и было. Он сыграл токкату и фугу. Слушатели взволнованно следили за игрой маэстро, и каждый верил, что в самом деле слышит музыку. Когда композитор снял руки с клавиатуры, все принялись хлопать в ладоши – понятное дело, не раздалось ни звука. Тогда, убедившись, что чуда не случилось, все поспешили разойтись по домам.

Но самая большая беда Теней состояла в том, что они ничего не могли ухватить руками. Все вокруг было абстрактным. Подержать в пальцах хоть что-нибудь – обрезок ногтя, волосок, хлебную горбушку, не важно что, лишь бы осязаемое…

Однажды гуляющие прохаживались по тому месту, которое всегда считалось центральной площадью, и вдруг заметили длинный ящик из настоящего дерева, чистого белого цвета. Тени так часто обманывались в своих ожиданиях, что не сразу поняли важность нового предмета и подумали, будто перед ними очередная галлюцинация, фантом ящика, более удачный, чем обычно. И все необыкновенно удивились, когда один из них, при жизни упаковщик, известный резвостью ума, крутанувшись на пятках, чтобы обратить лицо ко всем неверящим, объявил, что ящик и впрямь сделан из настоящего некрашеного дерева – из дерева, которое найдешь только на Земле.

Тогда множество Теней всех времен – готы, козы, волки, вестготы, гунны, протестанты, мускусные крысы, лисицы, чирки, католики, большеголовые римляне, проститутки, – смешавшись с романтиками, классицистами, пумами, орлами, божьими коровками, – все сгрудились вокруг ящика, и воцарилась тишина еще более глубокая, чем всегда: было даже слышно, как ящик поскрипывает. [1]

«Изменится, что-то определенно изменится! Ведь жизнь стала совершенно невозможной! Раз появился этот ящик из настоящего некрашеного дерева, может быть, и солнце вдруг засияет, заменит наконец это жалкое освещение, источник которого непонятен, оно всегда одинаково, не похоже ни на свет дня, ни на темноту ночи и напоминает скорее грязь, разлитую по небу. А это небо… Да, птицам удается иногда полетать в нем, но надо видеть, как, выдохшись, они то и дело замирают в пустоте, а когда слишком сильно машут крыльями, с них осыпаются мертвые перья, и потом птицы падают, падают целую вечность…»

Никто не смог поднять крышку ящика, и более ста тысяч Теней вызвались охранять его, чтобы… из страха, что… потому что… Ни одна версия не выглядела правдоподобной, и в конце концов все гипотезы перемешались, как ручейки эфира в Сахаре неба.

«Не надо спешить, не будем поддаваться сумасшедшим иллюзиям, – говорили те, кто на Земле достиг почтенного возраста. – Что это мы – из-за простого ящика, да к тому же, скорее всего, пустого!»