Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

Ф.  П л а з е в и ц. Может, ты меня подменишь, Генек, поиграешь с их высочествами? А я потолкую со своей бедной Эльзой. (Проходит налево. Физдейко занимает его место. Столик стоит немного наискосок, так что Физдейко оказывается в 3/4 оборота правым боком к залу. Ф. Плазевиц садится на постель в ногах дочери, справа от нее.) Эльза, в последний раз прошу тебя: объясни мне загадку своей нищеты. Я — миллиардер, Генек — магнат из магнатов, живет как король, да и наверняка скоро станет настоящим королем. Так что же все это значит? Или я, шестьдесят лет проработав как вол, не могу осчастливить любимую дочку?

Э л ь з а. Так надо. Как только я пыталась жить иначе, все оборачивалось против меня. Это не покаяние и не предрассудок. Просто неизбежность. Я знаю, что живя в достатке, пусть даже не слишком роскошно, привыкну к вещам, которых постоянно иметь не смогу. Однажды я уже попробовала и...

Ф.  П л а з е в и ц. Это когда он впервые собирался стать королем? Да?

Э л ь з а. Вот именно — и помнишь, отец, чем все кончилось? Потом я, как голодная волчица, скиталась по лесам с Янулькой на груди.

Ф.  П л а з е в и ц. Но разве не сама ты этого хотела? Ты сделала все, что могла, чтоб так оно и было.

Э л ь з а. Тсс — все несчастья мы сами на себя навлекаем. Нет никакой разницы между тем, как вела себя я, и тем, как какой-нибудь человек лезет под кирпич, который случайно падает ему на голову. Случайность! Ха, ха, ха! Папа, а ты слыхал о теории вероятностей? Закон Больших Чисел. Ха, ха!

Ф.  П л а з е в и ц. Не смейся так дико. Ей-богу не над чем. (Гвалт за сценой.) Однако — пир горой. Кажется, я слышу на балконе голос Янульки.

 

Слева, словно в полусотне метров от зарешеченного оконца, раздается девичий визг.

 

Э л ь з а. Бедная Янулька! Сколько она будет мучаться, сама об этом не зная, и какое счастье ждет ее тогда, когда именно это счастье она будет считать верхом страдания! Неосознанное страдание — не это ли хуже всего? Не так ли страдают низшие творенья? Потому-то злые люди так сочувствуют животным. Снова ужасающий грохот пушечного выстрела и крики «виват», а на их фоне — девичий визг.

Ф и з д е й к о (в ярости бросает карты и вскакивает). А, чтоб им пусто было!! Хватит с меня этих неясностей!! Сегодня же все должно решиться...

Э л ь з а. Запомни — только сегодня все и начнется. С минуты на минуту в этом зале перед тобой откроются бесконечные перспективы жизнетворчества. Ты должен безусловно довериться Магистру.

Ф и з д е й к о. Я слыхал, этот спесивец так втюрился в Янульку, что впору усомниться в его здравом уме. По словам Глиссандера, он просто какой-то инструмент в ее руках.

Ф.  П л а з е в и ц. Но через него говорит дух эпохи. Это человек необходимый. Наш первый номер с королевством не прошел, потому что у нас не было подходящего медиума. Покажи мне хоть кого-нибудь другого, Генек.

Ф и з д е й к о. Знавал я и других, знавал...

Ф.  П л а з е в и ц. Может, первых твоих соратников по монархическому перевороту? Тогда на арене не было семитов, а проблема создания искусственной личности не стояла так остро, как сегодня. Теперь в уравнении непонятное число неизвестных. Наша эпоха...

Ф и з д е й к о. Перестань, папа, о «нашей эпохе». Это не эпоха, а какое-то нагромождение анахронизмов. Я сам не знаю, в каком веке живу: не то в XIV, не то в XXIII.

Ф.  П л а з е в и ц. Вот именно: эпоха наша — это эпоха людей вне времени. Даже историческое время стало относительным. Прежде перемены происходили постепенно. При нынешнем ускорении к истории тоже приходится применять формулы Эйнштейна. Эпохальность наша в том, что мы вырвались из циклических законов истории. Летим по касательной.

Д е  л я  Т р е ф у й (вставая). Выходит, наша эпоха — последняя? Как вы это понимаете, господин барон?

Ф.  П л а з е в и ц. Я этого не понимаю вовсе. Повинуюсь интуиции — как художественный критик. Понимайте как хотите, в соответствии со своей интуицией. Что-то у меня в башке перепуталось, вот я и плету невесть что. В наше время это — вершина философии. Кроме этого есть только логическое исчисление. Чувство судьбы понятийно невыразимо, его надо пережить, — говорил Шпенглер. Дадаизм тоже надо «пережить», — так говорил Тристан Тцара или еще кто-то из пюрблагистов. Длительность тоже можно лишь пережить, — так говорил Бергсон...

Д е  л я  Т р е ф у й. Ох...

Ф и з д е й к о. Никаких «охов», папаша Плазевиц прав — теперь-то я это понял. В нашу эпоху, учитывая скорость событий, мы должны признать, что время растяжимо. То есть: чем глубже мы погрязаем в истории, тем дольше — от скуки — тянется наше время.

Э л ь з а. Скучны только те, кто так формулирует проблемы.