Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

Ю з е ф  Т е м п е — сын Саетана, примерно 20 лет.

К р е с т ь я н е: с т а р ы й  М у ж и к, м о л о д о й  М у ж и ч о к  и  Д е в к а. В галицийских (краковских) костюмах.

О х р а н н и ц а — хорошенькая молодая девчонка. Передничек на мундирчике.

Х о х о л — соломенный Сноп из «Свадьбы» Выспянского.

О х р а н н и к — просто парень что надо, в зеленой униформе.

[Е г о  С у п е р б р а в е й ш е с т в о  Г е н е р а л  Г н э м б о н  П у ч и м о р д а.]

Действие I

Сцена представляет сапожную мастерскую (может быть устроена самым фантастическим образом), размещенную в небольшом полусферическом пространстве. Слева треугольник, задрапированный портьерой вишневого цвета. В центре треугольник серой стены с кругловатым окошком. Справа высохший кривой ствол дерева — между деревом и стеной треугольник неба. В глубине справа — далекий горизонт с городишками на равнине. Мастерская расположена высоко над долиной, как если б она находилась на вершине горы. С а е т а н — в центре, по бокам — двое  П о д м а с т е р ь е в: I слева, II справа; все трудятся. Доносится отдаленный гул — то ли автомобилей, то ли черт его знает чего еще и рев заводских гудков.

 

С а е т а н (стуча молотком по какому-то башмаку). Хватит чушь молоть! И-эх! И-эх! Куй подошвы! Куй подошвы! Гни твердую кожу, ломай пальцы! А, к черту — хватит чушь молоть! Туфельки для княгини! И только я, скиталец вечный, всегда прикован к месту. И-эх! Куй подошвы для этих стерв! Хватит чушь молоть — хватит!

I  П о д м а с т е р ь е (прерывает его). А вот хватило бы у вас смелости убить ее?

 

I I  П о д м а с т е р ь е  перестает ковать подошвы и чутко прислушивается.

 

С а е т а н. Раньше да — теперь нет! И-э-хх! (Взмахивает молотком.)

I I  П о д м а с т е р ь е. Да перестаньте вы все время и-эхать — меня раздражает.

С а е т а н. А меня еще больше раздражает, что я для них башмаки тачаю. Я, который мог бы стать президентом, королем толпы — пусть хоть на миг, хоть на минуту. Лампионы, гирлянды разноцветных фонарей, слова, порхающие над фонарями людских голов, а у меня, убогой, грязной рвани солнце в груди сияет — как золотой щит Гелиодора, как сто Альдебаранов и Вег, — эх, не умею я говорить. И-эх! (Взмахивает молотком.)

I  П о д м а с т е р ь е. Почему не умеете?

С а е т а н. Не давали. И-эх! Боялись.

I I  П о д м а с т е р ь е. Еще раз скажете «и-эх», бросаю работу и ухожу. Вы представить не можете, как меня это бесит. `A propos — кто такой Гелиодор?

С а е т а н. Какой-то фиктивный персонаж, а может, это я его выдумал — я уж и сам ничего не знаю. И так без конца. Хоть на минутку бы... Не верю я уже ни в какую революцию. Слово-то само какое мерзкое — быдто таракан, не то прусак или вошь. Куда ни кинь — все против нас оборачивается. Мы — навоз, такой же, как все эти древние короли или интеллигенты для тотемного клана — навоз!

I I  П о д м а с т е р ь е. Хорошо, что вы не сказали «и-эх» — а то б я вас убил. Навоз-то навозом, но жилось им неплохо. Ихние-то девки, стурба их сучара драная, блярва их фать запрелая, не смердели так, как наши. О Господи Иисусе!

С а е т а н. До того весь мир испохабился, что уж и говорить-то ни о чем не стоит. Гибнет оно, человечество, и-эх, гибнет, пораженное раком капитала, под гнетом его разлагающейся туши, а на ней, аки волдыри зловонные, набухают и лопаются гнойники фашистских режимов, испуская смрадные газы загнившей в собственном соку безликой людской массы. И нечего туг болтать. Все выговорено дотла. Остается ждать, когда все свершится, и делать кто что может. Или мы не люди? А может, люди — только они, а мы всего лишь грязное быдло с такими, знаете ли, о Боже праведный, эпифеноменами — вторичными придатками, чтоб еще больше мучиться и выть им на забаву. И-эх! И-эх! (Лупит молотком куда попало.) А уж они-то наверняка так думают, все эти брюханы засигаренные, истекающие склизким коктейлем из ихних наслаждений и наших смердящих безнадежных мук. И-эх! И-эх!

I I  П о д м а с т е р ь е. До чего ж вы это все премудро изрекли — даже ваше гнусное «и-эх» меня на этот раз не покоробило. Я вас прощаю. Но больше никогда так не делайте — не дай вам Бог.