Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

Спика молча проходит направо и садится в кресло, наблюдая сцену между Баландашеком и Марианной.

 

М а р и а н н а (садясь на место Спики). Совсем я нынче забегалась. Но зато принесла: моркови, горошка — по два фунта, совершенно свежий огурчик, фунт сухариков для фарша. (Баландашек припадает к ее «лону».) И что важнее и лучше всего: изюм из Минданао — каждая ягодка с кулачок младенца.

Б а л а н д а ш е к (ластясь к ней, как котенок). О, до чего же чудесно ты пахнешь айвой, кухарочка. Любоваться на шедевры, висящие вперемешку на одной стене: Джорджоне рядом с Ван-Веем и Пикассо, чьи кубы ошалели от соседства с натуралистической водицей Таулова, — и предвкушать состряпанный тобою обед, вдыхая запах айвы, смешанный с ароматом «Шевалье д’Орсэ». О, как хорошо, как хорошо!

М а р и а н н а (слегка его отстраняя). А вот в городе говорят, что комитет по уничтожению нового искусства — знаете? — такое подразделение тайного правительства — приказал ставить комедии дель арте чистой формы во всех театрах, кроме самых дрянных балаганов.

С п и к а (с ужасом). Как это? Комедии дель арте? Как такое может быть? Я же завтра играю в пьесе «pure nonsense»[3] под названием «Независимость треугольников».

Б а л а н д а ш е к (не шевелясь). Ты отравишь мне вечер, Марианна! Помни: однажды отравленный вечер уже не вернуть. Лучше подай-ка те грибочки на капустном рассоле и раздавим-ка под это дело бутылочку вермута. Иногда я совершенно не верю в существование тайного правительства.

С п и к а (Баландашеку). Прекрати! (Марианне.) Продолжай. Для меня именно это — важнее всего. Мало им того абсурда, который и так есть. Они еще новые штучки выдумали!

М а р и а н н а. Na, hören Sie mal, Frau Gräfin[4]: актеров собираются выпускать на сцену абсолютно бесконтрольно. Кто в чем одет, будь ты трезв или пьян. А дальше уж вам самим комедии ломать — кому какая в голову взбредет: один то, другой сё — так и будете друг над дружкой измываться да куролесить до последнего издыхания. И это должно означать свободную Чистую Форму и заменить собой древние церемонии в честь Кибелы, Аттиса и Адониса, все те истории, о которых вы книжку написали, добрейший мой господин Баландашек.

Б а л а н д а ш е к (вскакивает). Нечего и говорить — вечер ты мне отравила, кухарочка! А ну давай те грибки — может, хоть они меня утешат. Ведь она-то теперь не оставит меня в покое.

 

Показывает на Спику.

 

С п и к а (вставая). Да тебе этого просто не понять. Вы, мужчины, способны играть в чем попало. Вам не надо себя отыгрывать. А я могу отыграть себя только в жестких рамках, когда режиссер меня держит, как собаку на поводке, когда я знаю, кого играю, черт возьми.

Б а л а н д а ш е к. Да уж, да уж. Вне рамок можешь отыграться и дома, устраивая сцены мне или Фите, а то и животным — Джоку и Бизе. Бедный Бизя до сих пор ходит с перевязанным хвостом.

С п и к а. Ты отвратителен. Ты совершенно не понимаешь меня как артистку. Ты — всего лишь эгоистичный, эстетствующий в художествах самец...

Б а л а н д а ш е к. Ну, довольно сцен! Бога ради, хватит! (Марианне.) Подавай грибки, кухарочка! Вот сюда. (Показывает направо.) Маленький столик, немножко грибков и бутылочку вермута. Только поживее. Может, оно еще вернется, это ощущение бесконечной доброты вселенной, эта иллюзия улыбки вечного довольства на лике самого бытия, в мягкой пропасти бесконечного блаженства.

М а р и а н н а. Ладно, ладно. Только не ссорьтесь, детки мои.

 

Выходит в правую дверь.

 

С п и к а. Каликст! Я тебя люблю. Надеюсь, ты мне веришь. Но иногда мне с тобой до того тоскливо, до того тоскливо, что хочется натворить что-нибудь ужасное или чтоб меня саму кто-нибудь замучил, только б избавиться от этой невыносимой тоски.

Б а л а н д а ш е к (хватаясь за голову). Довольно, умоляю! Сегодня — единственный милый вечер за последние месяцы. Было так славно, так хорошо! И ты обязательно хочешь мне все испортить.

С п и к а. Твоя изобразительная эстетика, Баландашек, сделала тебя бесчувственным. Иногда ты мне противен с этим своим вечным: «хорошо, хорошо, как хорошо». (Передразнивает.) Подумай, скольким людям на свете в эту минуту плохо. Подумай, сколько муки, страданий и мерзости во всем нашем якобы идеальном обществе.