Дюма

Расовая тема была для Дюма довольно болезненной; когда его сыграл актер Жерар Депардье, многие французы возмущались, и, наверное, правильно: важную часть жизни писателя проигнорировали. В 1838 году газета рабовладельческой ориентации «Колониальное обозрение» объявила, что Дюма будет в ней публиковаться, и он написал Сирилу Бисетту, аболиционисту с Мартиники, прося опровергнуть ложь на страницах либерального «Обозрения колоний»: он ничего рабовладельческой газете не обещал и не даст: «Все мои симпатии естественным образом и по национальному признаку принадлежат противникам тех принципов, которые защищают господа из „Колониального обозрения“, и я хотел бы, чтобы это знали не только во Франции, но везде, где есть у меня братья по расе». Шарль Гривель, автор книги «Александр Дюма, человек со ста головами» (2008), пишет, что Дюма из-за цвета кожи ощущал себя аутсайдером и что в нем было очень много «негритянского», в частности любовь к охоте — это притянуто за уши, точно белые не охотятся, но насчет аутсайдерства верно: вспомним печальное: «Он [де Виньи] джентльмен, а я мулат…»

Белые французы его, на три четверти (или семь восьмых) белого, звали «негром», порока в этом нет, но смеяться можно. Леконт описание Дюма в своем пасквиле начал словами: «…темно-коричневое лицо и вьющиеся волосы сразу выдают негра» (как будто он скрыть пытался); «физиономия его напоминает африканскую маску…» Другой пасквилянт, Эжен Мирекур: «Происхождение его читается во всем его облике, но еще более проявляется в характере. Соскребите с г-на Дюма поверхностный слой, и вы обнаружите негра… Маркиз играет роль на публике, негр выдает себя вблизи». (Бальзак комментировал: «Глупо, но верно».) Мадемуазель Марс, как рассказывал театровед Шарль Морис, требовала, чтобы после ухода Дюма в комнате открывали окна — «от него мерзко пахнет негром». Сент-Бёв, Дюма в общем-то любивший, писал: «Его талант — почти физической природы; его разум находится в теле не человека, а почти животного». Вильмесан: «Очень высокий, очень худой в то время, Дюма в целом представлял собой идеальный тип красивого мужчины. Грубоватость черт лица смягчалась сиянием голубых глаз; казалось, две породы борются в этом существе, и негр побежден цивилизованным человеком, нетерпеливая пылкость африканской крови умеряется элегантностью европейской цивилизации; одухотворенность облагораживает толстые губы, интеллект смягчает уродство». В наше время молодого Дюма назвали бы «красавчиком мулатом» (с возрастом он, увы, располнел и красота пропала), но тогда сам по себе негроидный тип лица был — «уродство», копна черных кудрей считалась хуже лысины. Бедный, он сам о себе писал: «Мне никогда не удавалось хорошо выглядеть из-за моего темного цвета лица и потому что вьющиеся волосы сформировали смешной ореол вокруг моей головы». Свой импульсивный характер он объяснял «тропической родословной» — точно никогда не видел импульсивных белых. Он не обижался, когда «негром» шпыняли друзья, любил приводить фразу Нодье: «Вы все, негры, одинаковы, любите бусы и побрякушки», карикатуристы Шам и Надар рисовали его черным как уголь — он дружил с ними. Но бывали и очень жестокие выпады. Вообще для столь незлобивого, как он, человека у него было многовато врагов. Почему? Он раздражал. Шумный, огромный, любит поговорить о себе — это всегда раздражает, да еще и негр…

12 февраля король распустил очередной парламент. Зря искал добра от добра — на выборах 2 марта и 6 июля оппозиция получила перевес: у нее 240 депутатов, у орлеанистов — 200. Тогда король разогнал правительство и вместо Моле назначил Сульта; Бланки и Барбес 12 мая попытались «вывести людей», вывели 300 человек, атаковали Дворец правосудия, 200 погибших, Бланки бежал (его считали провокатором, и с тех пор они с Барбесом стали врагами), Барбеса приговорили к казни, Гюго и Жорж Санд умолили Фердинанда Орлеанского вступиться, Гюго даже в стихах короля просил, и казнь заменили на пожизненное заключение. Дюма в мемуарах упоминал о заступничестве Гюго как о «достойном поступке», но сам не вмешался. Люди, подобные Барбесу, его бесили: за неудавшимся «восстанием» — новые репрессии против печати. Он давно решил: мы пойдем другим путем. Депутатство. Скоро уже пора. У него был хороший период: деньги пошли, критики хвалили. Для закрепления статуса недоставало академического кресла.