Дюна

Кайнз отвернулся. Но он вспомнил слова из легенды: «Лизаналь-Гаиб увидит все, несмотря на увертки».

— Вполне вероятно, что их ожидает смерть. Не следует говорить о них недружелюбно, — сказал человек с Дюны.

Но Пол услышал в их голосах фальшь и почувствовал угрозу, заставившую Хэллека насторожиться. Пол сухо проговорил:

— Смерть придет к ним в ужасном месте. Не оборачиваясь, Кайнз сказал:

— Когда Бог выбирает, кому в каком месте умереть, он хочет, чтобы желания этого человека указали ему то место.

Герцог бросил на Кайнза суровый взгляд. И Кайнз тоже посмотрел на него, обнаружив, что его тронуло то, свидетелем чему он стал: «Этот герцог беспокоится о людях больше, чем о спайсе. Он рисковал своей жизнью и жизнью своего сына. Он пошел на потерю краулера. Угроза человеческим жизням вызвала в нем участие. Такому вождю служат с фанатической преданностью. Его трудно победить».

Вопреки своему желанию и перечеркивая все прежние сведения, Кайнз вынужден был признать, что ему нравится этот герцог.

Величие мимолетно, в нем нет никакой внутренней закономерности. Частично оно зависит от склонности людей верить в мифы. Человек, которому удалось испытать на себе, что такое величие, должен понимать, какому именно мифу он этим обязан. Он должен отражать тот свет, который направлен на него. И ему должно быть присуще чувство самоиронии, предохраняющее его от веры в собственную исключительность. Критическое отношение к самому себе позволит ему не останавливаться в своем внутреннем развитии. Если же человек не может посмотреть на себя со стороны, то ему не под силу вынести даже кратковременное возвеличение.

Принцесса Ирулэн.

Собрание высказываний Муаддиба.

В обеденной зале большого арракинского дворца свет суспензорных ламп рассеивал полумрак ранних сумерек. Их лучи были направлены вверх, на висевшую на стене бычью голову и темный портрет старого герцога.

Под этими талисманами отливало тусклым блеском серебро Атридесов, расставленное в строго определенном порядке. Классический подсвечник в центре стола оставался не зажженным.

Остановившись в дверях, чтобы оглядеть приготовления, Лето покачал головой. Возле каждой тарелки на длинном столе стоял графин с водой. «Воды на этом столе достаточно, — подумал герцог, — чтобы поить какую-нибудь бедную семью с Арраки в течение года».

Сбоку от дверей находились большие раковины для умывания, отделанные желтым кафелем; возле каждой раковины висели полотенца. Существовал обычай, объяснила ему домоправительница, согласно которому гости при входе должны были погружать руки в раковину, выплескивая несколько капель на пол, а потом осушить руки полотенцем, повешенным у входной двери. После обеда туда приходили нищие и собирали воду, капающую с полотенец.

«Как это типично для поместья Харконненов! — подумал герцог. — Все оттенки деградации, которые можно себе представить». Он глубоко вздохнул, чувствуя, как напрягаются мышцы от поднимающегося гнева.

— С сегодняшнего дня обычай не действует, — сказал он.

Он увидел, что женщина-прислужница, одна из тех старых нескладных женщин, которых рекомендовала домоправительница, нерешительно топчется у двери на кухню. Услыхав его слова, она вышла из тени.

— Что желает мой господин? — Она не поднимала головы, глаза ее были полуприкрыты.

Он показал на раковины.

— Я хочу, чтобы убрали эти раковины и полотенца.

— Но… Высокородный!.. — Она подняла голову, ее рот приоткрылся.

— Я знаю про обычай! — воскликнул он. — Убери эти раковины! Пока мы едим и до тех пор, пока не кончим, каждый подошедший к столу нищий может сделать глоток воды. Понятно?

Ее морщинистое лицо отразило наплыв разнообразных чувств: ужаса, злобы…

Внезапное озарение подсказало герцогу, что она могла рассчитывать на продажу воды, капающей с полотенец, и тем самым получить немного денег. Возможно, это тоже был обычай.

Его лицо потемнело, и он проворчал:

— Я поставлю часового, чтобы он проследил за этим.

Он круто повернулся и пошел по проходу в большой холл. Воспоминания теснились в его голове: он вспомнил волны травы под ветром и воду вместо песка, теплые летние дни, что пронеслись мимо, как опавшие листья. «Все ушло, я старею, — подумал он. — Я ощутил холод смерти. И в чем? В алчности старой женщины».