Дюна

Великая личность — понятие сиюминутное. Величие не есть нечто постоянное. В основном оно опирается на способность людей к мифотворчеству. Так называемый великий человек должен постоянно ощущать, что он как бы находится внутри мифа. Он должен, как зеркало, отражать направленные на него лучи славы. И должен обладать обостренно критическим отношением к себе. Только это может спасти его от восхищения собственными достоинствами. Только это может дать ему чувство внутренней свободы. Если человек не самокритичен, то его может погубить даже случайная слава.

Принцесса Ирулан, «Избранные высказывания Муад-Диба».

С наступлением сумерек в огромной столовой аракинского замка зажглось множество поплавковых ламп. Бьющий в потолок свет тускло отражался на бычьей голове с испачканными кровью рогами и поблескивал на портрете старого герцога.

Внизу, под фамильными реликвиями, сверкала белизной скатерть с разложенным на ней старинным серебром Атрейдсов. Подле каждого прибора возвышались маленькие фарфоровые архипелаги, окруженные сверкающей колоннадой хрустальных бокалов. Вокруг стола выстроились массивные деревянные стулья, а с потолка свисала огромная люстра в классическом стиле. Ее еще не зажгли, и тяжелая цепь скрывалась в полумраке высокого свода, где был уже установлен мощный чувствительный ядолов.

Как раз об этом ядолове как символе современного общества и размышлял герцог, заглянувший в столовую проверить, все ли готово.

Все одно к одному, думал он, сами слова, которыми мы пользуемся, выдают нас с головой. Это язык предателей, лжецов и убийц. Что нас сегодня ждет: чемерк в вине или чомас в телятине?

Он покачал головой.

Стол был уставлен большими хрустальными графинами с водой — напротив каждого прибора. Герцог прикинул, что этой воды какой-нибудь бедной аракианской семье хватило бы на год.

У самых дверей стояли широкие чаши для омовения, с желтыми и зелеными ободками. Рядом с чашами — стойка для полотенец. Экономка ему объяснила, что по обычаю гости при входе в столовую должны опустить руки в чашу и несколько раз плеснуть водой на пол, потом вытереть руки полотенцем и бросить его под ноги. После обеда за выжимками из полотенец у ворот замка соберутся нищие.

Чего еще ждать в харконненском владении, мелькнуло у Лето. Все, что угодно, лишь бы унизить человека! Он глубоко вздохнул, чувствуя, как напрягаются мышцы от накатившего гнева.

— Этого обычая больше не будет, — пробормотал он.

Из ведущей на кухню двери напротив показалась служанка — сморщенная, какая-то скукоженная старуха — ее тоже порекомендовала экономка. Герцог поднял руку, подавая ей знак. Старуха вышла из-за двери и засеменила к нему через всю залу. Пока она шла, герцог рассматривал ее лицо — грубая, дубленая на солнце кожа и синие глаза без белков.

— Милорду что-то угодно? — она склонила голову и полуприкрыла глаза.

Он указал рукой на чаши:

— Все это — убрать. Вместе с полотенцами.

— Но… Благороднорожденный…

— Я знаю обычай, — оборвал герцог. — Унести чаши к воротам. Как только мы сядем за стол и до конца обеда выдавать каждому нищему по полной чашке воды. Ясно?

Сморщенное лицо исказилось целой гаммой чувств: злобой, досадой, обидой…

Герцог внезапно сообразил, что старуха-то, наверное, собиралась торговать выжимками из затоптанных ногами полотенец, вымогая последние гроши у несчастных, толпящихся перед воротами. Возможно, это тоже обычай.

Его лицо потемнело, и он нахмурился:

— У дверей я поставлю солдата. Он проследит, чтобы мой приказ был в точности выполнен.

Круто развернувшись, он вышел и направился в Большую гостиную. В голове теснились воспоминания, бессвязные, как бормотание старой, беззубой бабки. Речки, озера, волны, травы… Яркое солнце и никакого песка. Летние дни пронеслись в памяти, прошелестев как листья на ветру.

Все в прошлом.

Да ведь я старею, подумал он. Надо же, как расчувствовался! А из-за чего? Из-за наглой, жадной прислуги!